Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ

Мы не распространяемся здѣсь о поэзіи Баратынскаго. Мы надѣемся въ одномъ изъ ближайшихъ NN Москвитянина доставить себѣ наслажденіе высказать вполнѣ наше мнѣніе и о его созданіяхъ. Теперь же упомянули мы о немъ только потому, что говорили о нашихъ утратахъ.

Вскорѣ за Баратынскимъ словесность наша лишилась еще другаго поэта. И. А. Крыловъ скончался на 77 году отъ рожденія, и если мы сообразимъ два тома его басенъ съ тѣмъ временемъ, въ которое онъ началъ писать, то, вопреки общему мнѣнію, скажемъ и про него тоже, что про Баратынскаго, что какъ ни много сдѣлалъ онъ для словесности нашей, но сдѣлалъ весьма мало въ сравненіи съ тѣмъ, что подобный ему талантъ могъ бы совершить во всякой другой литературѣ.

Величіе таланта Крылова заключается не столько въ великомъ литературномъ достоинствѣ его произведеній, сколько въ красотѣ ихъ народности. Крылову принадлежитъ честь единственная, ни съ кѣмъ не раздѣленная: онъ умѣлъ быть народнымъ, и что еще важнѣе, онъ хотѣлъ быть Русскимъ въ то время, когда всякое подражаніе почиталось просвѣщеніемъ, когда слово: иностранное

, было однозначительно съ словомъ: умное или прекрасное; когда, поклоняясь нашимъ выписнымъ гувернерамъ, мы не знали оскорбительнаго слова, хуже слова: Moujik! — Въ это время Крыловъ не только былъ Русскимъ въ своихъ басняхъ, но умѣлъ еще сдѣлать свое Русское плѣнительнымъ даже для насъ. Хотя долго продолжалось время, когда и ему не отдавали справедливости, съ исключительнымъ восторгомъ читали басни Дмитріева, впрочемъ исполненныя истинныхъ красотъ, и почти противъ совѣсти смѣялись Русскимъ разсказамъ Крылова.

Крыловъ былъ прекрасенъ своею народностію, но не въ силахъ распространить ея вліяніе на словесность. Это предоставлено было другому.

Что Крыловъ выразилъ въ свое время и въ своей басенной сферѣ, то въ наше время и въ сферѣ болѣе обширной выражаетъ Гоголь.

Послѣ появленія Мертвыхъ душъ Гоголя, много говорено было за нихъ и противъ нихъ не только въ литературѣ, но и во всѣхъ кругахъ читателей; — между тѣмъ, отъ восторженныхъ похвалъ и страстныхъ порицаній осталось, кажется, одно общее убѣжденіе, что Гоголь въ словесности нашей есть представитель той новой, великой, до сихъ поръ въ ясномъ видѣ еще не являвшейся силы, которой неисчислимые результаты могутъ произвести совершенный переворотъ въ нашей литературѣ, и которую называютъ силою Русской народности. До сихъ поръ мы были и находимся еще подъ вліяніемъ Французовъ и Нѣмцевъ. Жизнь нашей словесности оторвана отъ жизни нашего народа. Но, читая Гоголя, мы понимаемъ возможность ихъ соединенія. Впрочемъ, не потому Гоголь народенъ, что содержаніе разсказовъ его взято по большей части изъ Русской жизни: содержаніе не характеръ; Шекспиръ столько же Англичанинъ, описывая Римъ и Венецію, сколько въ своихъ Британскихъ драмахъ; не потому также называемъ мы Гоголя народнымъ, чтобы народъ читалъ его (слава Богу, народъ нашъ еще живетъ въ литературѣ Славянской, и немногіе, просвѣщенные гражданскою

грамотностію, продолжаютъ образовываться посредствомъ Выжигина, Орлова и Поль-де-Кока); но потому, что въ глубинѣ души его таятся особенные звуки, потому что въ словѣ его блестятъ особенныя краски, въ его воображеніи живутъ особенные образы, исключительно свойственные Русскому народу, тому свѣжему, глубокому народу, который не утратилъ еще своей личности въ подражаніяхъ иностранному. Если бы и можно было перевесть Гоголя на чужой языкъ, что впрочемъ невозможно, — то и тогда самый образованный иноземецъ не понялъ бы лучшей половины его красотъ.

Въ этой особенности Гоголя заключается глубокое значеніе его оригинальности. Въ ней его права на великое дѣйствіе въ литературѣ еще болѣе, чѣмъ въ геніальности его произведеній. Ибо если справедливо, что красота принадлежитъ всѣмъ націямъ, что статуя Греческая равно нравится Нѣмцу и Русскому, то надобно сознаться, что для понятія чужой красоты необходимо нѣкоторое разумное отвлеченіе, охлаждающее ея дѣйствіе, между тѣмъ какъ красота своенародная, окруженная невидимымъ строемъ сочувственныхъ звуковъ, близкихъ и далекихъ отголосковъ, темныхъ и ясныхъ, сердечныхъ, несознанныхъ воспоминаній, — не отрываетъ мечту отъ жизненной сферы; но, дѣйствуя двойною силою, связываетъ художественное наслажденіе, подлежащее сознанію, вмѣстѣ съ безотчетными пристрастіями нашей особенной жизни.

Этимъ объясняется, можетъ быть, и безмѣрное сочувствіе къ Гоголю нѣкоторыхъ, и неимовѣрныя нападенія на него другихъ.

О многихъ книгахъ, вышедшихъ въ прошедшемъ году, Москвитянинъ не успѣлъ еще извѣстить своихъ читателей. Мы постараемся теперь, хотя отчасти, дополнить этотъ недостатокъ.

Молитва Св. Ефрема Сирина, Бесѣды на Св. Четыредесятницу. Харьковъ. Въ Универс. Тип. 1844 года.

О грѣхѣ и его послѣдствіяхъ, Бесѣда на Св. Четыредесятницу, Харьковъ. Въ Унив. Тип. 1844 года.