Полное собрание сочинений в одном томе

СФОРЦА – фашистский принц (тенор).

ГАВРИЛА – сельский комсомолец (переодетое меццо-сопрано).

НИНА – комсомолка, дочь попа (лирич. сопрано).

(Фашисты, самогонщики, капелланы, солдаты, мажордомы, техники, сицилийцы, лаборанты, тень Митина, пионеры и др.)

– Я, – сказал Ибрагим, которому открылись благодарные перспективы, – пока что напишу хор капелланов и сицилийские пляски. А вы пишите первый акт. Побольше арий и дуэтов.

– А как мы назовем оперу? – спросил Ляпис.

Но тут в передней послышался стук копыт о гнилой паркет, тихое ржанье и квартирная перебранка. Дверь в комнату золотоискателей отворилась, и гражданин Шаринов, сосед, ввел в комнату худую, тощую лошадь с длинным хвостом и седеющей мордой.

– Гоу! – закричал Шаринов на лошадь. – Ну-о, штоб тебя…

Лошадь испугалась, повернулась и толкнула Ляписа крупом.

Золотоискатели были настолько поражены, что в страхе прижались к стене. Шаринов потянул лошадь в свою комнату, из которой повыскакивало множество зеленоватых татарчат. Лошадь заупрямилась и ударила копытом. Квадратик паркета выскочил из гнезда и, крутясь, полетел в раскрытое окно.

– Фатыма! – закричал Шаринов страшным голосом. – Толкай сзади!

Со всего дома в комнату золотоискателей мчались жильцы. Ляпиc вопил не своим голосом. Ибрагим иронически насвистывал «Амброзию», Хунтов размахивал списком действующих лиц. Лошадь тревожно косила глазом и не шла.

– Гоу! – сказал Шаринов вяло. – О-о-о, ч-черт!..

Но тут золотоискатели опомнились и потребовали объяснений. Пришел управдом с дворником.

– Что вы делаете? – спросил управдом. – Где это видано? Как можно вводить лошадь в жилую квартиру?

Шаринов вдруг рассердился:

– Какое тебе дело? Купил лошадь. Где поставить? Во дворе украдут!

– Сейчаc же уведите лошадь! – истерически кричал управдом. – Если вам нужна конина, покупайте в мусульманской мясной.

– В мясной дорого, – сказал Шаринов. – Гоу! Ты!.. Проклятая!.. Фатыма!..

Лошадь двинулась задом и согласилась наконец идти туда, куда ее вели.

– Я вам этого не разрешаю, – говорил управдом, – вы ответите по суду.

Тем не менее Шаринов увел лошадь в свою комнату и, непрерывно тпрукая, привязал животное к оконной ручке. Через минуту пробежала Фатыма с большой и легкой охапкой сена.

– Как же мы будем жить, когда рядом лошадь? Мы пишем оперу, нам это неудобно! – завопил Ляпис.

– Не беспокойтесь, – сказал управдом, уходя, – работайте.

Золотоискатели, прислушиваясь к стуку копыт, снова засели за работу.

– Так как же мы назовем оперу? – спросил Ляпис.

– Предлагаю назвать «Железная роза».

– А роза тут при чем?

– Тогда можно иначе. Например, «Меч Уголино».

– Тоже несовременно.

– Как же назвать?

И они остановились на отличном интригующем названии: «Луч смерти». Под словами «Акт первый» Хунтов недрогнувшей рукой написал: «Раннее утро. Сцена изображает московскую улицу, непрерывный поток автомобилей, автобусов и трамваев. На перекрестке – Уголино в поддевке. С ним – Сфорца».

– Сфорца в пижаме, – вставил Ляпис.

– Не мешай, дурак! Пиши лучше стишки для ариозо Митина. На улице в пижаме не ходят!

И Хунтов продолжал писать: «С ним – Сфорца в костюме комсомольца».

Дальше писать не удалось. Управдом с двумя милиционерами стали выводить лошадь из шариновской комнаты.

– Фатыма! – кричал Шаринов. – Держи, Фатыма!

Ляпиc схватил со стола батон и трусливо шлепнул им по костлявому крупу лошади.

– Тащи! – вопил управдом.

Лошадь крестила хвостом направо и налево. Милиционеры пыхтели. Фатыма с братьями-татарчатами обнимала худые колени лошади. Гражданин Шаринов безнадежно кричал «гоу».

Золотоискатели пришли на помощь представителям закона, и живописная группа с шумом вывалилась в переднюю.

В опустевшей комнате пахло цирковой конюшней. Внезапный ветер сорвал со стола оперные листочки и вместе с соломой закружил по комнате. Ариозо товарища Митина взлетело под самый потолок. Хор капелланов и зачатки сицилийской пляски пританцовывали на подоконнике.

С лестницы доносился крик и брезгливое ржание. Золотоискатели, милиционеры и представители домовой администрации напрягали последние силы. Одолев упорное животное, соавторы собрали развеянные листочки и продолжали писать без помарок.

Глава XXXII

В театре Колумба

Ипполит Матвеевич постепенно становился подхалимом. Когда он смотрел на Остапа, глаза его приобретали голубой жандармский оттенок.

В комнате Иванопуло было так жарко, что высохшие воробьяниновские стулья потрескивали, как дрова в камине. Великий комбинатор отдыхал, подложив под голову голубой жилет.

Ипполит Матвеевич смотрел в окно. Там, по кривым переулкам, мимо крошечных московских садов, проносилась гербовая карета. В черном ее лаке попеременно отражались кланяющиеся прохожие: кавалергард с медной головой, городские дамы и пухлые белые облачка. Громя мостовую подковами, лошади понесли карету мимо Ипполита Матвеевича. Он отвернулся с разочарованием.

Карета несла на себе герб МКХ, предназначалась для перевозки мусора, и ее дощатые стенки ничего не отражали.