Любезный мой камин, товарищ дорогой,Как счастлив, весел я, сидя перед тобой:Я мира суету и гордость забываю,Когда, мой милый друг, с собою рассуждаю.Что в сердце я храню, я знаю то один.Мне нужды нет, что я не знатный господин,Мне нужды нет, что я на балах не бываюИ говорить бонмо насчет других не знаю.Бомонда правила не чту я за закон,И лишь по имени известен мне бостон.Обедов не ищу, незнаем я; но волен.О милый мой камин! как я живу покоен!Читаю ли я что, иль греюсь, иль пишу —Свободой, тишиной, спокойствием дышу.Пусть Глупомотов всё именье расточаетИ рослых дураков в гусары наряжает;Какая нужда мне, что он развратный мот?Безмозглов пусть спесив и что он глупый скотКоторый, свой язык природный презирая,В атласных шлафроках блаженство почитая,Как кукла рядится, любуется собой,Мня в плен ловить сердца французской головой?Он, бюстов накупив и чайных два сервиза,Желает роль играть парижского маркиза;А господин маркиз, того коль не забыл,Шесть месяцев назад здесь вахмистром служил.Пусть он дурачится, нет нужды в том нимало.Здесь много дураков и будет и бывало.Прыгушкин, например, всё счастье ставит в том,Что он в больших домах вдруг сделался знаком,Что прыгать л’екоссес, в бостон играть он знает,Что Адриан его по моде убирает,Что фраки на него шьет славный здесь Луи,И что с графинями проводит дни свои,Что все они его кузеном называют,И что послы к нему с визитом приезжают.Но что я говорю, один ли он таков?Бедней его сто раз сосед мой Пустяков,Другим дурачеством Прыгушкину подобен:Он вздумал, что послом он точно быть способен,И, чтоб яснее то и лучше доказать,Изволил кошелек он сзади привязатьИ мнит, что тем он стал политик и придворный;А Пустяков, увы! советник лишь надворный.Вот как ослеплены бываем часто мы,И к суете пустой стремятся все умы;Рассудка здравого и пользы убегаем,Блаженства ищем там, где гибель мы встречаем.Гордиться, ползать, льстить, всё в свете продавать —Вот чем стараемся мы время провождать.Неправдою Змеяд достав себе именье,Желает, чтоб к нему имели все почтенье,И заставляет тех в своей передней ждать,Которых может он, к несчастью, угнетать.Низкопоклон(ов) тут с седою головою,С наморщенным челом, но с подлою душою,Увидев Катеньку, сердечно рад тому,Что ручку целовать она дает ему,И, низко кланяясь, о том не помышляет,Что Катенькин отец паркеты натирает.О чем ни вздумаю, на что ни посмотрю —Иль подлость, иль порок, иль предрассудки зрю.Бедняк, хотя умен, он презрен, угнетаем;Скотинин сущий пень, но всеми уважаемИ, несмотря на всё, на Лизе сговорил,Он женится на ней, хотя ей и немил;Но нужды нет ему, она собой прелестна,А скупость матушки ее давно известна.За ним же, знают все, двенадцать тысяч душ,Так может ли он быть не бесподобный муж?Он молод, говорят, и света мало знает,Но добр, чувствителен и Лизу обожает.Она с ним счастливо, конечно, проживет;Несчастна Лизонька, вздыхая, слезы льетИ в женихе своем находит лишь урода.Ума нам не дают ни знатная природа,Ни пышность, ни чины, ни каменны дома,И миллионами нельзя купить ума;Но злато, может быть, пороки позлащает,И милой Лизы мать так точно рассуждает.«Постой, — кричит Плутов, — тебе ль о том судить,Как в свете должно весть себя и жить?Ты молод, так молчи, мораль давно я знаю,Ты с нею гол как мышь, я — селы покупаю.Поверь мне, не набьешь стихами кошелька,И гроша не дадут тебе за «Камелька».Я вздора не пишу, а мой карман исправен,Незнаем ты никем, я — в Петербурге славен,Ласкают все меня и графы и князья».Плутов! ты всем знаком: о том не спорю я;Но также нет и в том сомненья никакого,Что редко льзя найти бездельника такого,Что всё имение, деревни, славный домПронырством ты достал, Плутов, и воровством.Довольно, не хочу писать теперь я боле,И, не завидуя ничьей счастливой доле,Стараться буду я лишь только честным быть,Законы почитать, отечеству служить,Любить моих друзей, любить уединенье —Вот сердца моего прямое утешенье.<1780-е годы>