И кончать еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь,
В жизни, где мы так мало можем...
– Шоколадом лечить печаль
И смеяться в лицо прохожим!
“Голоса с их игрой сулящей…”
Голоса с их игрой сулящей,
Взгляды яростной черноты,
Опаленные и палящие
Роковые рты —
О, я с Вами легко боролась!
Но, – что делаете со мной
Вы, насмешка в глазах, и в голосе —
Холодок родной.
“Бессрочно кораблю не плыть…”
Бессрочно кораблю не плыть
И соловью не петь.
Я столько раз хотела жить
И столько умереть!
Устав, как в детстве от лото,
Я встану от игры,
Счастливая не верить в то,
Что есть еще миры.
“Что видят они? – Пальто…”
Что видят они? – Пальто
На юношеской фигуре.
Никто не узнал, никто,
Что полы его, как буря.
Остер, как мои лета,
Мой шаг молодой и четкий.
И вся моя правота
Вот в этой моей походке.
А я ухожу навек
И думаю: день весенний
Запомнит мой бег – и бег
Моей сумасшедшей тени.
Весь воздух такая лесть,
Что я быстроту удвою.
Нет ветра, но ветер есть
Над этою головою!
Летит за крыльцом крыльцо,
Весь мир пролетает сбоку.
Я знаю свое лицо.
Сегодня оно жестоко.
Как птицы полночный крик,
Пронзителен бег летучий.
Я чувствую: в этот миг
Мой лоб рассекает – тучи!
“Мне нравится, что Вы больны не мной…”
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью – всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня – не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас на головами,
За то, что Вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! – не Вами.
“Какой-нибудь предок мой был – скрипач…”
Какой-нибудь предок мой был – скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром!
Не он ли, смуглый, крадет с арбы
Рукой моей – абрикосы,
Виновник страстной моей судьбы,
Курчавый и горбоносый.
Дивясь на пахаря за сохой,
Вертел между губ – шиповник.
Плохой товарищ он был, – лихой
И ласковый был любовник!
Любитель трубки, луны и бус,
И всех молодых соседок...
Еще мне думается, что – трус
Был мой желтоглазый предок.
Что, душу черту продав за грош,
Он в полночь не шел кладбищем!
Еще мне думается, что нож
Носил он за голенищем.
Что не однажды из-за угла
Он прыгал – как кошка – гибкий...
И почему-то я поняла,
Что он –
И было всё ему нипочем, —
Как снег прошлогодний – летом!
Таким мой предок был скрипачом.
Я стала – таким поэтом.
Асе
Ты мне нравишься: ты так молода,
Что в полмесяца не спишь и полночи,
Что на карте знаешь те города,
Где глядели тебе вслед чьи-то очи.
Что за книгой книгу пишешь, но книг
Не читаешь, умиленно поникши,
Что сам Бог тебе – меньшой ученик,
Что же Кант, что же Шеллинг, что же Ницше?
Что весь мир тебе – твое озорство,
Что наш мир, он до тебя просто не был,
И что не было и нет ничего
Над твоей головой – кроме неба.
“И все вы идете в сестры…”
И вс
И больше не влюблены.
Я в шелковой шали пестрой
Восход стерегу луны.
Вы креститесь у часовни,
А я подымаю бровь...
– Но в вашей любви любовной
Стократ – моя нелюбовь!
“Спят трещотки и псы соседовы…”
Спят трещотки и псы соседовы, —
Ни повозок, ни голосов.
О, возлюбленный, не выведывай,
Для чего развожу засов.
Юный месяц идет к полуночи:
Час монахов – и зорких птиц,
Заговорщиков час – и юношей,
Час любовников и убийц.
Здесь у каждого мысль двоякая,
Здесь, ездок, торопи коня.
Мы пройдем, кошельком не звякая
И браслетами не звеня.
Уж с домами дома расходятся,
И на площади спор и пляс...
Здесь, у маленькой Богородицы,
Вся Кордова в любви клялась.
У фонтана присядем молча мы
Здесь, на каменное крыльцо,
Где впервые глазами волчьими
Ты нацелился мне в лицо.
Запах розы и запах локона,
Шелест шелка вокруг колен...
О, возлюбленный, – видишь, вот она —
Отравительница! – Кармен.
“В тумане, синее ладана…”
В тумане, синее ладана,
Панели – как серебро.
Навстречу летит негаданно
Развеянное перо.
И вот уже взгляды скрещены,
И дрогнул – о чем моля? —
Твой голос с певучей трещиной
Богемского хрусталя.
Мгновенье тоски и вызова,
Движенье, как длинный крик,
И в волны тумана сизого,
Окунутый легкий лик.
Все длилось одно мгновение:
Отчалила... уплыла...
Соперница! – Я не менее
Прекрасной тебя ждала.
“С большою нежностью – потому…”