Во мне самой – причина мук и зла,Твоя любовь лишь счастье мне дала;Я снова бы как прежде полюбила,И если б прошлое вернуть могла,Я ничего бы в нем не изменила.О, что бы ни случилось, знай, Сергей,Что нет раскаянья в душе моей!..
L
Я испытала радостей так много,И каждый взор твой в прошлом сердцу мил;Я не хотела б, чтоб меня любилТы по-другому, – нет!.. Прошу у Бога,Чтоб Он тебя за все вознаградил, —За все, что ты мне дал, – и вечно, всюдуТвою любовь благословлять я буду!»
LI
Увы! то был последний разговор,И ей все хуже делалось с тех пор.Предчувствуя, что уж близка могила,Вперив на друга долгий, долгий взор,Больная ничего не говорила,Как будто с ним прощалась, и поройКачал в тревоге доктор головой.
LII
Меж тем вставало в памяти СергеяВсе прошлое; он позабыть не мог,Как был тщеславен, мелочен, жесток,Как сам разрушил счастье, не жалея.Припоминал он звонкий голосокИ смех ее, и блещущие глазки,И нежность первой, трогательной ласки,
LIII
Боржомский парк, любимую скамью,В сосновой роще милую тропинку...Давно, давно... то было, как в раю!..Чтоб искупить одну ее слезинку,Чтоб видеть Веру прежнюю свою,Он отдал бы всю жизнь. Но нет возврата!..И вечной тьмой душа его объята.
LIV
Он раз проснулся ночью. Отчего —И сам не знал; как будто до негоКоснулось что-то. В комнате соседнейВсе замерло... Не слышно ничего...Но сердцем понял он, что час последнийБыл близок... К Bеpе бросился: онаЛежала неподвижна и бледна.
LV
Он увидал, что больше нет надежды.Чуть слышался дыханья слабый звук,И тихо, тихо приподнялись вежды;В очах – не смутный бред, не ужас мук, —В них мысль, почти сознательный испуг...Тихонько мать заплакала... сиделкаПерекрестилась... Часовая стрелка
LVI
Показывала три... и за стенойСверчок был слышен в тишине ночной.Вдруг Вера прошептала: «Там... смотрите!Вот там... все ближе, ближе... Боже мой!..Ко мне, Сережа, мама... защитите!..»И, задыхаясь, думает СергейИ просит Бога: «Только б поскорей!»
LVII
Он на колени стал, изнемогая.Мать подошла, и, полная тоской,Вся бледная, но тихая, простая,Она его жалеет: «Бедный мойСережа!» – гладит волосы рукойИ плачет с ним, и он, внимая звукуПростых речей, целует эту руку.
LVIII
К рассвету Вере стало легче. СтрахСовсем исчез. Но не было в чертахУж ничего земного: в них другое —Великое, спокойное, чужое.Он отблеска любви искал в очах;Она смотрела пристально, глубоко,Но как-то странно, словно издалёка.