Полное собрание стихотворений. Том 2

Тот не любит отчизны своей…

С давних пор только два человека

Постоянно в газетной сидят:

Одному уж три четверти века,

Но он крепок и силен на взгляд.

Про него бесконечны рассказы:

Жаден, скуп, ненавидит детей.

Здесь он к старосте пишет приказы,

Чтобы дома не тратить свечей.

Говорят, одному человеку

Удалось из-за плеч старика

Прочитать, что он пишет: "В аптеку,

Чтоб спасти бедняка мужика,

Посылал ты – нелепое барство!-

Впредь расходов таких не иметь!

Деньги с миру взыскать… а лекарство

Для крестьянина лучшее – плеть…"

Анекдот этот в клубе я слышал

(Это было лет десять тому).

Из полка он за шулерство вышел,

Мать родную упрятал в тюрьму.

Про его воровские таланты

Тоже ходит таинственный слух;

У супруги его бриллианты

Родовые пропали – двух слуг

Присудили тогда и сослали;

А потом – раз старик оплошал -

У него эти камни видали:

Сам же он у жены их украл!

Ненавидят его, но для виста

Он всегда партенеров найдет:

"Что ж? ведь в клубе играет он чисто!"

Наша логика дальше нейдет…

А другой? Среди праздных местечек,

Под огромным газетным листом,

Видишь, тощий сидит человечек

С озабоченным, бледным лицом,

Весь исполнен тревогою страстной,

По движеньям похож на лису,

Стар и глух; и в руках его красный

Карандаш и очки на носу.

В оны годы служил он в цензуре

И доныне привычку сберег

Всё, что прежде черкал в корректуре,

Отмечать: выправляет он слог,

С мысли автора краски стирает.

Вот он тихо промолвил: "Шалишь!"

Глаз его под очками играет,

Как у кошки, заметившей мышь;

Карандаш за привычное дело

Принялся…"А позвольте узнать

(Он болтун – говорите с ним смело),

Что изволили вы отыскать?"

– "Ужасаюсь, читая журналы!

Где я? Где? Цепенеет мой ум!

Что ни строчка – скандалы, скандалы!

Вот взгляните – мой собственный кум

Обличен! Моралист-проповедник,

Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..

Он действительный статский советник,

Этот чин даровал ему царь!

Мало им, что они Маколея

И Гизота в печать провели,

Кровопийцу Прудона, злодея

Тьера выше небес вознесли,

К государственной росписи смеют

Прикасаться нечистой рукой!

Будет время – пожнут, что посеют!

(Старец грозно качнул головой.)

А свобода, а земство, а гласность!

(Крикнул он и очки уронил.)

Вот где бедствие! Вот где опасность

Государству… Не так я служил!

О чинах, о свободе, о взятках

Я словечка в печать не пускал.

К сожаленью, при новых порядках

Председатель отставку мне дал;

На начальство роптать не дерзаю

(Не умею – и этим горжусь),

Но убей меня, если я знаю,

Отчего я теперь не гожусь?

Служба всю мою жизнь поглощала,

Иногда до того я вникал,

Что во сне благодать осеняла,

И, вскочив,- я черкал и черкал!

К сочинению ключ понемногу,

К тайной цели его подберешь,

Сходишь в церковь, помолишься богу

И опять троекратно прочтешь:

Взвешен, пойман на каждом словечке,

Сочинитель дрожал предо мной,-

Повертится, как муха на свечке,

И уйдет тихомолком домой.

Рад-радехонек, если тетрадку

Я, похерив, ему возвращу,

А то, если б пустить по порядку…

Но всего говорить не хочу!

Занимаясь семь лет этим дельцем,

Не напрасно я брал свой оклад

(Тут сравнил он себя с земледельцем,

Рвущим сорные травы из гряд).

Например, Вальтер Скотт или Купер -

Их на веру иной пропускал,

Но и в них открывал я канупер!

(Так он вредную мысль называл.)

Но зато, если дельны и строги

Мысли,- кто их в печать проводил?

Я вам мысль, что "большие налоги

Любит русский народ", пропустил

Я статью отстоял в комитете,

Что реформы раненько вводить,

Что крестьяне – опасные дети,

Что их грамоте рано учить!

Кто, чтоб нам микроскопы купили,

С представленьем к министру вошел?

А то раз цензора пропустили,

Вместо северный, скверный орел!

Только буква… Шутите вы буквой!

Автор прав, чего цензор смотрел?"

Освежившись холодною клюквой,

Он прибавил: "А что я терпел!

Не один оскорбленный писатель

Письма бранные мне посылал

И грозился… (Да шутишь, приятель!

Меры я надлежащие брал.)

Мне мерещились авторов тени,

Третьей ночью еще Фейербах

Мне приснился – был рот его в пене,

Он держал свою шляпу в зубах,

А в руке суковатую палку…

Мне одна романистка чуть-чуть

В маскараде… но бабу-нахалку

Удержали… да, труден наш путь!

Ни родства, ни знакомства, ни дружбы

Совесть цензора знать не должна,

Долг, во-первых, – обязанность службы!

Во-вторых, сударь: дети, жена!

И притом я себя так прославил,

Что свихнись я – другой бы навряд

Место новое мне предоставил,

Зависть общий порок, говорят!"

Тут взглянул мне в лицо старичина:

Ужас, что ли, на нем он прочел,

Я не знаю, какая причина,

Только речь он помягче повел:

"Так храня целомудрие прессы,

Не всегда был, однако, я строг.

Если б знали вы, как интересы

Я писателей бедных берег!

Да! меня не коснулись упреки,

Что я платы за труд их лишал.

Оставлял я страницы и строки,

Только вредную мысль исключал.

Если ты написал: "Равнодушно

Губернатора встретил народ",

Исключу я три буквы:"ра – душно"

Выйдет… что же? три буквы не счет!

Если скажешь: "В дворянских именьях

Нищета ежегодно растет",-

"Речь идет о сардинских владеньях"-

Поясню, – и статейка пройдет!

Точно так: если страстную Лизу

Соблазнит русокудрый Иван,

Переносится действие в Пизу -

И спасен многотомный роман!

Незаметные эти поправки

Так изменят и мысли, и слог,

Что потом не подточишь булавки!

Да, я авторов много берег!