Полное собрание творений. Том 2.

Отзвуки этой полемики можно обнаружить и в письмах владыки Игнатия, и в заметках Герцена на протяжении первой половины 1860-х гг. Так, Герцен дважды упоминает имя Святителя в статье «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ», посвященной обретению нетленных мощей святителя Тихона Воронежского в 1861 г. Эту работу, пронизанную откровенным глумлением над святынями Православной веры, сам Герцен называл своей любимой статьей. Вот некоторые цитаты: «Думать надобно, что известный читателям «Колокола» крепостник и во Христе сапер Игнатий заведовал земляными работами» (имеется в виду поднятие мощей); «Мы помним <…> молодого архимандрита Казанской академии Иоанна, поместившего в январской книжке «Православного собеседника» «Слово об освобождении»; но статья его тотчас вызвала дикий и уродливый ответ во Христе сапера» [1264

].

Мнение епископа Игнатия о Высочайшем Манифесте 19 февраля 1861 г., его оценки деятельности Искандера видны из письма Владыки к бывшему Ставропольскому губернатору А. А. Волоцкому от 22 марта 1861 г., написанного через два дня {стр. 459} после торжественного объявления Манифеста в Ставропольском кафедральном соборе:

Манифест великолепен! Выслушан был с величайшим вниманием и благоговением, произвел на все сословия самое благоприятное, спасительное впечатление. Общественное мнение о деле было искажено проникнувшим во все слои общества журналом «Колокол» и различными печатными статьями в направлении «Колокола». На этом основании многие ожидали Манифеста если не вполне в том же направлении, то по крайней мере в подобном или сколько-нибудь близком. Является Манифест! Высокое направление его, величие и правильность мыслей, величие тона, необыкновенная ясность взгляда на дело, прямота и благородство выражения, точное изображение несовместимости и несвоевременности устаревшей формы крепостного права и вместе публичное оправдание дворянства

(которое подлые завистники его старались унизить, оклеветать, попрать и даже уничтожить при помощи софизмов по поводу крестьянского вопроса

), проповедь Манифеста об истинной свободе с устранением своеволия и буйства, которые невежеством и злонамеренностию смешиваются с идеею о свободе, — все это доставило Манифесту необыкновенную нравственную силу. Понятия ложные, явившиеся и расплодившиеся по причине глупых и злых разглашений, рассеялись и ниспали. Состояние недоумения, обымавшее умы, заменилось состоянием ясного разумения, спокойствия, доверенности и глубокого уважения к действиям правительства. Манифест решительно отделился характером своим от всех мелких писаний по крестьянскому вопросу и затмил их светом своим: так при появлении солнца скрываются звезды. Они не уничтожаются, продолжают существовать и присутствовать на небе, но их уже не видно. Манифест, служа разумным изображением нашего Правительства, не может не изливать истинного утешения в сердца всех благомыслящих и благонамеренных, фактически доказывая, что Правительство русское шествует по пути самому правильному, самому благонадежному.