Полное собрание творений. Том II. Письма

27 (130). Симпликию[344]

Ты оказал услугу Кереалию[345], приветствовав нас через него: пять дней мы не замечали, что он негодяй. Полисы[346] ожидали добра от человека, которого удостоил знакомства сам Симпликий. Однако он довольно быстро опозорил, не говорю тебя – да никогда ты не станешь зависим от других! – но себя, власть, короче говоря, дело Ромеев[347]

. Человек продажный, и продажный за малые деньги, не заботящийся о своей славе, противник войны, обременительный в мирное время, которым он наслаждался недолго, – этот вот человек за короткое время разорил и привел в смятение все [подчиненное ему по службе]. Отобрал у солдат все имущество, как если бы существовал закон о том, что оно принадлежит стратегам; взамен этого он освободил их от военной службы и построений, разрешив отлучаться, кто куда пожелает, чтобы себя обеспечить. Поступив таким образом с частями, находившимися в нашей провинции, и не имея возможности взыскать деньги с отрядов, находящихся за ее пределами, он решил ограбить соседние полисы, перемещая войска не в те места, где они были бы полезнее [государству], но в те, где ему было выгоднее, ибо города, отягченные постоем, платили золотом [с тем, чтобы избавиться от него].

Мацеты (Μακέται)[348] очень быстро разобрались в происходящем, слух об этом дошел от полуварваров[349] к варварам [пустыни].

Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль раннихВешних цветов[350]

.

Увы юношам, которых мы потеряли! Увы урожаю – мы напрасно ждали его: посеянное нами враг предал огню! Большинство из нас, чье богатство состояло в стадах скота и верблюдов, табунах лошадей, – потеряли всё. Всё угнано. Прости, я понимаю, что пишу под влиянием страсти, но я пишу, будучи на стене осажденной крепости. Много раз в день я вижу зажженные сигнальные огни [других крепостей] и сам размахиваю факелами, подавая сигналы[351]. Псовая охота, которая уводила нас далеко вглубь страны, которой мы предавались свободно и которую ты прежде нередко и сам у нас затевал, – погибла вся совершенно[352]. Мы плачем, вспоминая «ту юность, те мысли, те чувства»[353]. Теперь же повсюду лишь топот копыт, враги овладели страной, а я – неся стражу между двух башен – борюсь со сном.

В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же

Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье[354].

Не знаю, к кому более приложимы эти слова – к Архилоху или ко мне! Да умрет Кереалий дурной смертью[355], если только его кончина не опередила уже моего проклятия! Он ведь вполне заслуженно мог оказаться жертвой давешней бури, ибо – увидев опасность, в которую вверг край, – он вообще перестал доверять земле, но погрузив золото на суда, оснащенные двумя парусами, качается на якоре в море[356]. Шлюпка доставляет нам его депеши, предписывающие делать то, что мы и так делаем: сидеть внутри крепостных стен, не выходить за рвы, чтобы ни в коем случае не столкнуться с неодолимым врагом, – в противном же случае он ответственности ни за что не несет. Учит о четырех ночных стражах – можно подумать, недосып подарит надежду! Впрочем, похоже, он знает толк в этом – как человек, привыкший к неудачам! И, однако, [несмотря на эту свою привычку,] он не пожелал стать причастным нашим несчастьям, его не увидишь у бойниц: он же не Синезий философ, он – стратег, и стратег наш расположился у весел.

Если ты действительно желаешь получить стихи, о которых просил, – лично я не вижу в них ничего хорошего, кроме разве что темы[357]

, – помолись вместе с жителями Кирены о передышке в войне[358], ибо нынешнее положение дел не позволяет извлечь книги из их сундучков.

28 (107). Брату[359]

Да ты шутишь, запрещая мне заниматься оружием. На нас нападают враги[360], повсюду грабят, ежедневно убивают толпы людей, солдат нигде не видно, их просто нет. Неужели ты мне возразишь в том смысле, что частные лица не имеют права вооружаться, но лишь умирать, поскольку государство страшится наших усилий к спасению[361]? Полно! Моя корысть в том, чтобы закон восторжествовал над этими злодеями, не в ином чем! Представь себе цену, которую я готов заплатить, чтобы увидеть, что [в Пентаполе] опять мир, суд в порядке, глашатай требует тишины... Да я готов умереть в тот миг, когда отечество вернется к своему прежнему [довоенному] состоянию!

29 (104). Брату[362]