Полнолуние

Мужчины в форме излучали одновременно страх и смерть. Их не всякий решался считать защитниками. Стоит научиться скрывать такие мысли, иначе беда. Но и поспешно отводить взгляд при их появлении не следует. Идет война, и такое поведение гражданских считается подозрительным.

Даром что у населения страх. У военных — предельная внимательность.

Вот основное требование военного времени.

Потому Галина зыркнула на визитеров с притворным равнодушием. Хотя понимала — зашли не отовариться. А они подступили к грубо сколоченному деревянному прилавку вплотную. Документы показал лишь милицейский лейтенант, будто по форме не видно, где служит. Вблизи женщина рассмотрела шрам на обтянутом желтоватой кожей черепе гражданского. Заговорил с Павловной он, упершись руками в неструганную поверхность прилавка и глядя почему-то в сторону:

— Заведующая кто?

— Я, — распрямив плечи, ответила женщина. — Свириденко Галина Павловна. — Мгновение подумала, добавила: — Вдова. Муж пошел добровольцем. Убили тогда же, в сорок первом, в июле. Где похоронен — не знаю.

— Мы тут не для того, чтобы сообщить вам место захоронения вашего мужа.

Голос худого был хрипловатым, будто насквозь прокуренный или спитый. Говорил слишком старательно, будто не с человеком беседовал, а надиктовывал казенный документ или какую-то телеграмму. Или докладывал о выполненной работе. Эта манера соответствовала неприятной внешности. Галина, наученная четырьмя властями, смекнула: из этих двоих худой более опасен.

Чего именно нужно ожидать, женщина не представляла. Но никаких грехов как заведующая продовольственного магазина за собой не чувствовала, у нее сплошь полный порядок.

— В чем дело, товарищи? — спросила, добавив суровости.

Бабулька, стоявшая между ними, озабоченно вертела головой, будто бы ощущая приближение чего-то страшного лично для нее. Милиционер кашлянул в кулак, положил старухе руку на плечо, и взгляд Галины тут же зацепился за нечто необычное — вертикальные синие полоски на поверхности его ладони.

— Пойдем, бабка, — произнес лейтенант, глаз при этом дернулся, словно дружески подмигнул.

— Куда, сынок? — вырвалось у старухи. Потом — вполне понятное в таких случаях: — А за что? За что, сынок?

— Проверка, — успокоил милиционер, обращаясь к старухе, но глядя на Павловну. — Обычная проверка. У нас дело к заведующей. Посторонних просим выйти. Идите домой, бабуля.

Поняв, что суровое начальство отпускает ее с миром, бабка засуетилась еще сильнее. Был момент, когда Галине показалось — будет целовать лейтенанту правую руку.

Так уже было, прошлой осенью. Эта старуха на глазах всего базара вцепилась в руку немецкому штабс-фельдфебелю и не отпускала, пока не приложилась губами, словно к иконе или животворящим мощам. Дородный немец тогда коротко велел местному полицаю из тех, кто проводил на базаре облаву, оставить старуху в покое. Вернув при этом конфискованные яйца.

Откровенный грабеж был главной целью подобных облав. А фельдфебель вряд ли пожалел бабку, просто решил вырасти в собственных глазах. Показав заодно вспомогательной полиции, кто в поселке хозяин и чьи приказы полицаи обязаны выполнять. Между прочим, старушке яички вернули, однако другие ограбленные остались ни с чем…

— Ничего не знаю о проверке, — заявила Галина.

— Что ж это за проверка, если о ней знают, — парировал худой. — Продавец ваш где?

— Я тут одна за всех. Заведующая, продавец, уборщица.

— Знакомая картинка. Тем лучше.

— Чем это лучше?

— Не на кого свалить. Переложить ответственность в случае чего.

— Что я должна перекладывать? В чем я провинилась?

Галина не паниковала. Внутренний голос тихо подсказывал: в любой ситуации выдержка — оружие более действенное, чем срыв в бабскую истерику. Пока прыгала взглядом с милиционера на штатского, старуха торопливо вышла, оставив чуть приоткрытыми двери. Лейтенант тут же исправил ошибку, закрыв их изнутри на засов. Там, возле дверей, и встал. Оттуда удобнее поглядывать в окно.

— Вижу, нервы у вас. Рыльце в пуху или нет? — вкрадчиво поинтересовался худой.

— Слушайте, пришли без предупреждения, сразу пугаете…

— А вы не бойтесь, — перебил тот.

Нездорового цвета кожа натянулась на скулах, отчего лицо еще больше стало напоминать череп. Глаза казались темными дырами, впечатление усиливали круги вокруг них. В отличие от тщательно выбритого милиционера, щеки худого были гладкими совсем не от бритвы. Брови оказались белыми, еще и слегка желтоватыми, под цвет кожи, и очень редкими.

Даже кристально честный человек, который не ощущает за собой никакой провинности, при встрече с таким невольно почувствует тревогу и приближение опасности, хоть и не будет знать ее природы.

— Мне нечего бояться, — решительно отрубила Павловна.

— И не надо, — сказал худой. — От вас, товарищ заведующая, требуется только быть бдительной как никогда. Так, сколько хлебных карточек вы уже успели сегодня отоварить?

Вместо ответа Галина добыла из-под прилавка старый кожаный ридикюль без одной ручки, расстегнула его, двумя пальцами выудила небольшую пачку карточек.

— Вот.

Костлявая рука протянулась ладонью вверх.

— Давайте.