Полосатый рейс (сборник)

— Скорее, граждане, — сказал возчик.

— Действительно, — сказал представитель мотоклуба.

— Ишь, — сказал фотограф. — Торопятся! Куда — на свадьбу опаздываете? — Ему надо было заработать свое, его интересы не совпадали с интересами возчика и представителя. — Человек, можно сказать, помер, а все быстрее, быстрее! — проворчал фотограф и влез головой под покрывало, выставив дождю свой зад.

Синюшкин неторопливо подбил крышку и сдвинул ее в сторону.

— Э, нет! Так некрасиво! — сказал фотограф с досадой, показываясь опять из-под покрывала. — Ты ее ребром поставь, чтоб фон был, понял?

Синюшкин кивнул и поставил крышку ребром на угол гроба. Фотограф опять нырнул под покрывало. И опять вынырнул:

— А вы чего, дамочки? Лезай на телегу — вместе надо!

Веточка сделала было движение идти из-под навеса, но Ритуля остановила ее:

— Тебе еще не хватало!.. В положении она, понял, художник? — сказала Ритуля фотографу и полезла на телегу.

Василий Алафеев улыбался из гроба. Ему не надо было делать усилие для того, чтобы не морщиться под каплями дождя, падающими на лицо. Он на самом деле улыбался, но улыбка его какая-то недобрая, сатанинская.

— Во, — сказал фотограф. — Теперь порядок! Так и стойте! В меня смотрите, сюда! — Все! — Он сдвинул ноги штатива и понес аппарат в контору. На крыльце поставил его, подмигнул Веточке и сказал: — Перестали смерть уважать граждане… Вот я их тут и воспитываю…

— Садись, — сказал возчик, разматывая вожжи. — Грязь там — не пройдете.

Синюшкин поставил крышку обратно на гроб, забил обухом гвозди, по единому разу махнув топором, протянул Веточке руку, чтобы помочь влезть на телегу.

Лошадь взбодрилась, махнула хвостом и зачавкала по дороге между могил. Ветки бузины и молоденьких берез хлестали по лицам. С голых веток летел свежий, молодой запах и тяжелые брызги. И ото всего вокруг — могил, завядшего бурьяна, глины, мокрых деревьев — на самом деле крепко, незыблемо пахло деревней, а не кладбищем.

И Веточке казалось, что она возвращается куда-то далеко в детство, в довоенное что-то, на Ворсклу, в деревеньку Батово или Даймище. И молодой отец, вернувшись из рейса, идет к домику по мокрой дорожке, в черной форме, в белой рубашке. И, все время сознавая кощунственность своих мыслей, она вдруг почувствовала себя счастливой, невыносимо, беспредельно счастливой. Петр жил, курил, болтал глупости. Внутри нее жил кто-то новый. И впереди обязательно ждала такая же предвоенная, спокойная дача, мычание коров, роса, ромашки… И ее сын, бегущий по мокрой траве с луком или осиновым копьем в руках. Все это должно было обязательно быть. И она не могла победить в себе счастья, и радости, и жизни, хотя под самым боком, рядом с тяжелым животом ее, стоял гроб и в гробу покачивался человек с выражением недоброй улыбки на сером лице.

— Он бы обязательно Стекольникова побил, — вдруг хрипло сказала Ритуля.

— Я-ясное дело, — не сразу ответил Синюшкин.

— Сколько раз я ему говорила: проезжай трассу утром, — черт с тем, что свежести немного потеряешь, зато на виражах скорость держать можно, — сказала Ритуля.

— Я-ясное дело, — опять сказал Синюшкин.

— В нашем деле всего не предугадаешь, — сказал представитель клуба.

— Заткнись, бухгалтер! — сказала Ритуля. — На кой черт тебя-то сюда командировали?

— Я понимаю ваше состояние, — сказал представитель, — но…

— Ша! — сказал Синюшкин. — Н-нашли место… Т-товарищи Василия Алексеевича п-просили меня поминки с-справить. П-приглашаю вас всех… И тебя, отец, — тронул он возчика за брезент плаща.

— Тут отказаться грех, — оживился возчик. — Ну вот, и на месте…

Из-под деревьев вышли трое мокрых могильщиков. От них сильно пахло водкой.

— По дорожке ступайте, — сказал один из могильщиков. — По левую руку яму увидите.

Однако провожающие не пошли вперед, а дождались, пока могильщики сняли гроб с телеги и понесли его по узкой дорожке среди свежих могил. Здесь деревца были маленькие, а канавы широкие, полные ржавой воды.

У могилы поставили гроб на землю. Дождь чуть притих, но шорох дождевых капель по лопухам был по-прежнему густым.

— Эх, Омск, Томск, Новосибирск… — пробормотала Ритуля.

— Ну? — сказал старший могильщик. — Начинать можно?

— О-обожди, п-парень! — сказал Синюшкин. — Я с-сказать хочу.

— Брось, Степа, люди мокнут, — сказала Ритуля. — Давай-ка закругляться, что ли…