Полосатый рейс (сборник)

— Я старый куряка и пьяница и поэтому не слышу запахов.

— Правда? — недоверчиво удивилась Тамара и даже заглянула ему в глаза. Как будто он сказал, что никогда не дышит.

— Честное слово. И уже много лет.

— Это ужасно! — сказала она с искренней жалостью. — Как же вы узнаете людей? Ведь каждый имеет свой запах.

— Никогда не знал. И это как-то даже… Ну а я пахну?

— Очень слабо прелым сеном, — сказала она сразу. Очевидно, это решено было уже раньше.

Басаргин не понял, откуда в нем сено, и пожал плечами.

— Я живу в маленьком переулке, он весь зеленый и густой от акаций. Окно во двор, а под самым окном чужая крыша, а к этой крыше ведет стена, очень узкая и высокая. И вот я проснулась однажды в день своего рождения, открываю глаза и вижу — на подоконнике букет махровых гвоздик и плюшевая обезьянка!

— Черт возьми! Совсем забыл! — сказал Басаргин и хлопнул себя по лбу. — Простите, я вас слушаю. Значит, через крышу к вам можно лазать?

— Да, но стена высокая, старая, кирпичи вываливаются, и забираться туда очень опасно… Что вы забыли?

— Вы напомнили мне о дне рождения. В этом рейсе мне исполнилось сорок семь. Все было сорок шесть, а здесь стало сорок семь. И нужно было хотя бы «Отечественные записки» полистать. В детстве, вернее в юношестве, мы с братом даже в Публичку ездили столетней давности газеты читать. Это в день рождения. Так нам отец велел. А мы с братом родились через два года, но в один и тот же день. Так что мы двойную информацию получали о прошлом. Отец чудак был, с некоторым бзиком. «Дети, — говорил он. — Все настоящее выросло из прошлого. Нет эр — есть века. Недаром люди придумали век. Сто лет — целое число. В свой день рождения вернитесь мыслями к тому, что было век назад. И это безмерно обогатит ваш ум и дух». Он придумал веселую игру и тем приучил нас заглядывать назад каждый год. Прекрасный был старик…

— Я его не помню, — сказала Тамара.

— Они так и не сожгли в блокаду комплект старых журналов, сохраняли для нас. За середину прошлого века. Моя первая игрушка — старые, пыльные тома «Отечественных записок», — сказал Басаргин и закурил. Он, сам не замечая того, растрогался. «Куда меня несет? — подумал он. — Все эти воспоминания только ударяют под коленки. А томик „Записок“ возьму в рейс…»

— Итак, Тамара, поклонники лазают к вам в день рождения по крышам?

— Да. И однажды положили мне на подоконник плюшевую обезьянку!

«Господи, она еще ребенок, — подумал Басаргин и вздохнул. — Она хвастается отчаянностью и робостью поклонников, которые лазают по карнизам, как коты… Сколько же, интересно, ей было в блокаду?..»

— Если окно выходит на крышу, то у вас должны бывать коты, — сказал он вслух.

— Да! — сказала она. — И на самом деле лазал черный кот… (Конечно, черный, и только черный! Иначе было бы уже не то!) Он лазал, лазал — такой огромный, — а потом пропал!

— Наверное, свалился, — сказал Басаргин.

— Если кошка падает, она не разбивается.

— Это только кошки, а к вам лазал кот. Коты разбиваются вдребезги.

— Почему? — спросила она с полной серьезностью.

— Коты более жесткие, — объяснил Басаргин. Он все не мог понять, кто кого морочит: он ее или она его.

— Нет, он не разбился. Мне бы сказали ребята со двора. Меня все знают, потому что я — актриса. В Одессе не так уж много актрис. Однажды я звонила по автомату, и старая-старая, типичная-типичная одесситка мне говорит: «Уже-таки если вы артистка, так думаете, вам можно час за пятнадцать копеек разговаривать?» Она меня узнала… Смотрите: лодочная станция!

— Это не самое здесь главное. Я проведу вас через крепость. Через бывший Алексеевский равелин… А вот эти строения — кронверки. В соборе гробница Петра и Екатерины, и над ними висят рваные знамена наших побежденных врагов — шведов…

Ей не хотелось в крепость. Она смотрела на лодочную станцию.

— Я умею грести, — сказала она.

— Здесь в казематах сидели царевич Алексей, княжна Тараканова, Достоевский и один мой дальний родственник.

— А вы хорошо гребете?

Басаргин хмыкнул. Сколько ему пришлось погрести в юности — самое тоскливое занятие.

— Вон, видите маленькую пристань? Она называется Комендантской. С нее увозили на казнь народовольцев.

— Полным-полно совершенно пустых лодок… В Киеве так не бывает, — сказала она.

Басаргин взял ее за руку и повел к мосту в крепость.

— Хочу в лодку! — сказала она и остановилась.

— Тогда мы не успеем в крепость.

— Черт с ней, с крепостью! Как тронешь историю — там сплошные казни… Грести я умею, честное слово.

Она решительно пошла обратно.

Лодочная пристань была пустынна. Кассирша зевала в будке. Милиционер дремал на скамейке. Тихо шебуршали смолеными бортами лодки. Старые ивы нависали над медленной водой. Вдоль самой воды, под ивами, вилась тропинка, скрывалась в кустах.

— Смотрите, — сказала Тамара. — Если по этой тропинке пойдет корова, то вон тот низкий, голый сук почешет ей спину. Знаете, как коровы любят, когда им спину чешут?! И я люблю!

— И я, — признался Басаргин.