Польская линия

А дальше все было просто, и где-то даже скучно. Тухачевский поведал, что в Смоленске он познакомился с юной красавицей полькой, по имени Лидия, но он ее называл Ликой. Кстати, их познакомил Фуркевич, уже занимавший должность начальника отдела в штабе Западного фронта.

Лике всего шестнадцать, но она ревностная католичка, и не желала отдавать свою девственность без свадьбы. Он решил расстаться с женой, но супруга, ждавшая его с войны, из немецкого плена, кочевавшая с ним по всем фронтам, не желала давать развод. Но все разрешилось благополучно — Мария обнаружена мертвой, ее смерть объявили самоубийством. Подробностей он не знает, да и не хотел знать. Самоубийство жены — дело досадное, бросающее тень на красного полководца, но на фоне его побед над поляками, а — это мелочь. Странно лишь, что девственности у юной полячки он не нашел, но она уверяла, что он у нее первый, и он поверил. Лика его страстно любила, и он всегда исполнял ее капризы, тем более, что их было не так и много. А еще — она умела слушать, всегда уверяла, что он исключительный и гениальный, а иной раз даже подсказывала какие-нибудь идеи. Странно даже, что в голове столь прекрасной девушки накоплена такая мудрость! Это она попросила его не обращать внимания на подозрения начальника штаба, а потом, по возможности, убрать Шварца, и поменять его на Фуркевича.

А позавчера Лика сообщила, что она работает на польскую разведку и что особый отдел ВЧК вышел на Фуркевича. И они решили, что самое лучшее — убрать Фуркевича, а его смерть списать на самоубийство. Если Фуркевич сбежит, его начнут искать, а это лишние проблемы. Начальник отдела слишком много знает. А выглядеть будет правдоподобно — человек испугался, и застрелился. Но стреляться Федор Эмильевич не желал. Пришлось ему немного помочь. Но все делали в спешке, а Лика скверный стрелок. Ему пришлось добивать Фуркевича и отвлечь внимание на себя, пока девушка не скроется.

Когда Тухачевского увели — уже без пояса, и не в гостиницу, а в поезд Дзержинского, Троцкий посмотрел на меня, покачал головой и, ничего не сказав, ушел. А Председатель ВЧК, задержавшись на миг, пожал мне руку:

— Отличная работа, Владимир Иванович. И представление для нас с товарищем Троцким интересное устроили. — Потом, сделав маленькую паузу, добавил. — Но вы имейте в виду, что Лев Давидович на вас очень обиделся.

— Неужели за разоблачение Тухачевского? — удивился я.

— Нет, не за это, — усмехнулся Дзержинский и, приложив к губам указательный палец, пояснил. — Вот за это. Как я понял, последний раз товарищу Троцкому такой жест очень давнопоказывали — помолчи, мол, не лезь с глупыми словами.

Глава 19. Совсем не Бейкер-стрит ​

На этот раз автомобиль мне никто не предложил, пришлось возвращаться к бронепоезду пешком. Пока шел, рассматривая старинную архитектуру Минска не тронутую войной, прошло часа два. В салоне застал Артузова и Татьяну, беседующих на высокие материи — не то о Бахе, не то об Оффенбахе.

— Тань, не напоишь кофе? — попросил я.

Татьяна кивнула и ушла, а Артузов молчал и смотрел на меня не то сердитым, не то обиженным взглядом.

— Артур, что случилось? — поинтересовался я. Неужели обиделся за то, что Тухачевского раскрутил?

— Владимир, я понимаю, у тебя всегда имеются какие-то собственные соображения, недоступные для понимая простых смертных, вроде меня, — саркастически заявил мой друг. — Я уже не говорю, что ты обязан мне подчиняться, согласовывать с особым отделом ВЧК собственные действия. Но ты хотя бы предупредить-то мог?

— Артур, можно покороче? — взмолился я. — Веришь, или нет но после допроса такое чувство, словно вагон соли разгрузил. Говори, что я не так сделал?

— Наоборот, ты все сделал так, — сдержанно сказал Артузов. — Внедрил агента на железнодорожную станцию в Минске, а он сумел предотвратить покушение на Троцкого.

— Я внедрил агента на железнодорожную станцию? — в раздумчивости переспросил я. — А ты ничего не путаешь?

Не помню, чтобы я кого-то куда-то внедрял. Да, пару человек в Минск посылал, но те должны заниматься совсем другими делами. Кстати, мы здесь уже четвертые сутки, пора бы Потылицыну с Холминовым на связь выйти или весточку о себе подать. Хотя, может и подавали, но мне покамест не до таких мелочей, вроде разоблаченного шпиона из Архангельска. А ведь это непорядок.

Видя, что я действительно не понимаю, о чем идет речь, Артур снизил градус «обиженности» и объяснил: