Польские трупы

Отзвуки шагов в коридоре в неожиданно наступившей тишине заставили его присесть на корточки возле кровати. Он даже оперся на нее. Постель была холодная и безучастная. Шаги стихли. Где-то впереди он услышал прерывистое дыхание. Свое. Отца Адама в келье не было.

* * *

Он просидел на полу возле кровати больше часа, вслушиваясь в безмолвие монастыря. Отец Адам так и не появился. Шел уже второй час ночи. Дыдух постарался размышлять логично, хотя это давалось ему с трудом. Уже полтора часа он был всего лишь диким псом на охоте. Весь обратился в слух и нюх. Действовал инстинктивно. А сейчас погрузился в давно забытое состояние, затаился неподвижно в темноте, как кобра.

Он выпрямился и помассировал затекшие ноги. Снова спрятал оружие. Он уже понял, где следует искать добычу, хотя здравый смысл подсказывал, что надо ждать. Удостоверившись, что коридор пуст, он вышел и направился к деревянной лестнице напротив настоятельской галереи.

Лесница ужасно скрипела, когда он спускался по ней. Хотя спускался он очень медленно. Сворачивая на площадке между маршами, ощутил на себе чей-то взгляд. Встревоженно огляделся, встретился с этим взглядом. Глаза на большом распятии переполняло страдание. Избегая этого взгляда, Дыдух спустился еще ниже и, миновав трапезную, открыл дверь в атриум. Оттуда вышел во внутреннюю крытую галерею двора. До зала капитула он добрался минуту спустя. По его расчетам, дверь должна была быть открытой. Она открыта всегда, когда там покойник, — а вдруг кто-нибудь захочет помолиться ночью за душу доминиканца.

Гроб стоял посредине, перед алтарем, между четырьмя высокими позолоченными пластиковыми свечами. Отблеск огня, теплящегося в какой-то лампаде, ползал по дубовым скамьям, отражался от позолоты алтаря и играл на полу и фиолетовом покрывале, которым был застлан черный ящик, служащий катафалком. А также по рясе мужчины, стоящего у гроба. Монах этот, сдвинув немного крышку, заглядывал внутрь. Он опирался локтем на край гроба, и сзади казалось, будто бы разговаривает с покойником.

Дыдух тихонько прикрыл дверь и с удовлетворением заметил ключ. Он повернул его и оставил в замке. Монах, прильнувший к катафалку, не шевельнулся. Поэтому детектив направился к нему неспеша. Он подходил сзади, не заботясь о том, что его могут услышать. Даже если бы… теперь это не имеет значения. У отца Адама уже нет шансов убежать. Интересно, понимает ли он, что значит довести человека до такого состояния, когда тому некуда бежать. И еще интересно: а сам он попытается кусаться, если окажется в подобной ситуации? Идеальный пес Господень, отец Адам. Агрессивно стерегущий стадо от волков, ненавидящий все, чего не приемлет его ортодоксальная исступленность. Что ты делаешь над этим гробом? Почему не оставишь в покое отца Порембу почему продолжаешь его убивать?

Он уже мог дотронуться до рясы. Мог схватить за седые волосы. И что же: притянуть к себе его голову и метким движением размозжить череп о ребро гроба? Дыдух постоял с минуту, опять бездумно. Уставившись на рясу. Он заметил, что отец Адам без очков. Но глаза-то у него есть! Может, наконец удастся взглянуть в невооруженные глаза доминиканца?

И только оказавшись с другой стороны гроба, он увидел, что отец Адам спит. Склонившись над покойным, мерно и тяжело дышит. Глаза отца Порембы тоже были закрыты. И у обоих на лицах умиротворенность, чуть ли не улыбка.

Дыдух несколько раз пошевелил сдвинутой крышкой гроба. Отец Адам открыл глаза. Они были какие-то светло-желтые. Маленькие точечки зрачков устремились сначала на отца Порембу, а затем на все еще подрагивавшую крышку. Монах выпрямился и надел очки. И тогда он заметил Иосифа Марию. Долго смотрел на Дыдуха, как тот двигает крышкой, смотрел, будто человек, утративший связь с действительностью. А Дыдух ухмылялся и тер деревом по дереву. Наконец перестал. Сказал:

— Добрый вечер, папа. Что тебе снилось?

Отец Адам не ответил. Улыбнулся лишь грустно.

— Что тебе снилось, папуля? Батальон гномиков насиловал в лесу Красную Шапочку? У тебя был счастливый вид.

— Посмотри, — отец Адам указал на видневшуюся в щели ступню Порембы, — погляди. Отец Поремба велел похоронить себя по старинному обычаю в одних белых носках. А нашего сапожника уже давно просил, чтобы тот перешил его ботинки для меня. Я получу их после похорон.

Дыдух слушал его ошеломленный. Старик совершенно обезумел.

— И поэтому ты его убил? Из-за ботинок? Это что, ваше поколение так развлекается, папа?

— Перестань называть меня «папа»! — рассердился отец Адам. — Мы здесь не одни. Ты нарушаешь тайну исповеди!

Дыдух какое-то время смотрел на высунувшиеся из-под облачения четки, которыми были оплетены руки отца Порембы. И вдруг ему расхотелось и дальше вести эту циничную игру. Захотелось сию же минуту выплеснуть накипевшую злость в лицо этому сатане.

— Знаю, знаю… Целомудрие — чепуха! Убийство — ерунда! А пасть свою, доминиканец, заткни, ты ведь обязан хранить тайну исповеди! Кто ты такой, чтобы меня учить? Кто тебе дал право давать и отнимать жизнь? Кем ты себя, во имя всего святого, почитаешь, монах?!