Польский крест советской контрразведки

Многие политэмигранты в Москве, к примеру, знали об аресте Ю. Маковского. Напомню, что он до революции был членом ППС, уже в качестве руководителя подпольной ячейки Компартии осужден в Польше в 1920 г., обменян по персональным спискам и прибыл в нашу страну. По рекомендации Уншлихта его зачислили в ВЧК, и Маковский некоторое время даже руководил польским отделением КРО ОГПУ, неоднократно бывал в заграничных командировках. Не зная сути предъявленных ему обвинений, эмигранты полагали, что, вероятно, раскрыта его связь с польской разведкой. Вполне возможно, что одним из распространителей слухов являлся Сосновский, который давно уже (практически с начала 1920-х гг.) не ладил с Маковским. В свою очередь и арестованный при допросах указывал на Сосновского, предполагая, что тот — агент поляков.

Так или иначе, но уже в августе 1936 г. Сосновского вызвали из Саратова и арестовали по подозрению в шпионаже[729]

. Поскольку в Центральном аппарате НКВД его знали очень многие, а факт ареста следовало сохранять в строжайшей тайне ввиду непредсказуемости возможных показаний и их последствий, то руководство приказало держать его во внутренней тюрьме без указания фамилии под № 80.

Не вдаваясь пока в подробности расследования дела Сосновского, остановлюсь на важных для понимания происходивших тогда событий решениях, принятых в процессе его реабилитации в 1955 г. Пересмотр уголовного дела на Сосновского был поручен Следственному управлению КГБ СССР, а персонально — начальнику 1-го отделения 1-го отдела Виктору Александровичу Пахомову. Я почти ничего не знал о личности этого чекиста до встречи с ветераном Следственного управления генерал-майором А.В. Загвоздиным. Как оказалось, он был не только начальником Пахомова, но и дружил с ним долгие годы. Расшифровывая сухую справку по личному делу следователя, генерал поделился со мной дополнительной информацией, которую нельзя не учесть при рассмотрении дел на поляков, и прежде всего Сосновского. Оказалось, что Пахомов испытал на себе необоснованные гонения в период «чистки» органов госбезопасности от работавших при В.С. Абакумове следователей и оперработников. Ему пришлось уйти из Следственного управления в 1952 г. и заняться обучением молодых кадров. Но уже через три года опытного, имеющего высшее юридическое образование офицера возвратили на следствие. И первым делом его стала подготовка реабилитации Сосновского.

В верности воспоминаний Загвоздина я убедился при изучении проведенной Пахомовым работы. Он проявил себя не только как профессионал-следователь, но и как историк, глубоко изучивший события 1920-1930-х гг., выбравший верные направления поисков в более чем десяти архивохранилищах. К примеру, он впервые использовал материалы польской разведки и других правительственных органов Польши, сохранившихся в фондах закрытого тогда для гражданских исследователей Центрального государственного особого архива СССР — ныне Российского государственного военного архива. На всех лиц, проходивших по показаниям Сосновского, следователь составил достаточно объемные и объективные справки. В одной из докладных записок руководству Пахомов писал, что в связи с тем, что дело Добржинского-Сосновского является основным в группе других дел на бывших сотрудников органов НКВД, осужденных по обвинению в связи с польской разведкой, и от правильного его решения зависит работа по реабилитации многих иных лиц, то требуется сделать его базовым[730]. Честно скажу, это одобренное руководством Следственного управления решение Пахомова значительно облегчило мне поиск необходимых для написания монографии материалов. Все собранные следователем материалы составили три многостраничных тома. Для сравнения замечу, что само уголовное дело состояло всего из двух «тощих» папок.