Польский пароль

Теперь вот эсэсовские охранники, сами отпетое зверье, всех их, военнопленных, жить и выть по-звериному заставляют. А здесь безоружному под неминуемой пулей удержаться, устоять куда труднее, чем в бою.

А держаться надо. Выжить надо!

Люди ломались на глазах. Если в первые дни эсэсовцы расстреляли троих человек, отказавшихся пороть своих товарищей, то потом уже отказов не бывало, порки своих своими стали лагерной нормой. Егор Савушкин иногда с ужасом представлял, как когда-нибудь дойдет и до него очередь: бывалого мужика-охотника, сроду не поровшего и собственных пацанов, его заставят бить железякой того же Ванюшку Зыкова или молчаливого Атыбая…

Что же станет делать? Подымет руку? А потом сам себе скажет в оправдание: «С волками жить — по волчьи выть»?

Да ведь не будет ему никогда оправдания, даже на том свете! Не будет!

Вот так она выглядит на проверку, вся премудрость: «Гнись, а не ломайся». Со стороны-то всякому рассуждать легко…

В его бригаде, слава богу, порки еще не случалось, не было причины. Правду сказать, пользуясь своей силой, старшинскими замашками, Егор держал бригаду в кулаке. К тому же удачно как-то ребята подобрались: молодые все, сноровистые, дюжие. Работали быстро, в строй не опаздывали, на пробежках не отставали. Конвойный шеф шарфюрер Липке — тот, который по случайности определил Савушкина в десятники, был доволен бригадой и теперь по утрам ставил ее в голову колонны.

Однако самого Савушкина он втайне недолюбливал и не упускал случая продемонстрировать это. То тыкал стволом автомата под ребро или бил в живот прикладом, будто выравнивая строй, то с размаху ударом кулака прихлопывал на голове шапку. А однажды угостил Егора сигаретой и, давая прикурить, прижег ему губу бензиновой зажигалкой.

Это можно было терпеть, тем более что других десятников Линке бил злобно, откровенно и безбоязненно. Бывший боксер, он, как правило, применял правый хук, сразу сбивая пленного с ног, Иногда с чистым нокаутом. Кряжистого длиннорукого Савушкина шарфюрер побаивался, потому и ограничивался мелкими пакостями. Егор это понимал.

Всю весну они проработали на подсобных: копали котлованы, бетонировали дорогу, разгружали уголь на станции, куда изредка приходили диковинные эшелоны из цистерн, сплошь покрытых искристым инеем (эти эшелоны сопровождали оравы эсэсовских автоматчиков и обязательно несколько «мессершмиттов» с воздуха). А в конце мая всю бригаду перебросили на постоянное строительство: в готовых котлованах возводили массивные бетонные бункера.

Здесь, в центре полигона, упрятанном за многослойную колючую ограду, охрана была послабее — в основном из пожилых фельджандармов, которые целыми днями грелись на солнышке, пиликали на губных гармошках, иногда тайком сходились парами и перебрасывались в карты (случалось при этом в оглядку потягивали из фляжек ворованный технический спирт).

Правда, все — и военнопленные, а охранники, и даже техники из ведомства Тодта[25]

— побаивались внезапных налетов начальника конвоя шарфюрера Линке. Обычно он появлялся после десяти часов, уже изрядно хлебнувши шнапса, и начинал свой контрольный обход с бетономешалок — там работали пленные поляки, которых он особенно не любил. Демонстрируя приемы бокса, избивал всех налево и направо, иной раз поднимал стрельбу и вызывал караульную команду с овчарками. А если находил очередных «саботажников», тут же устраивал показательный расстрел. Затем путь шарфюрера вел к котлованам.

Сюда он шел по-разному, в зависимости от того, насколько был пьян. Если не сильно, то напрямик — через ложбину, рядом с бетоновозной дорожкой. Перебравший шнапса Липке непременно продирался через кустарник по косогору, затаиваясь после коротких перебежек. Внезапно выскочив на пост и обнаружив нарушение караульной службы, шарфюрер боксировал фельджандармов до тех пор, пока те не откупались фляжкой спирта или шнапса, В таких случаях до котлованов к военнопленным он не добирался: вылакав спирт, валялся где-нибудь под кустом до самого обеда.

В то утро шарфюрер ворвался в бригаду Савушкина совершенно неожиданно, в неурочное время — в половине десятого, почти трезвый и от этого до бешенства злой.

Еще у края котлована он обогнал пленных с тачками бетонного раствора, что-то крикнув Савушкину, стал спускаться вниз, балансируя на мокрых досках. Но в конце спуска все-таки не удержался, потерял равновесие и грохнулся на дощатый пол, прямо в цементную лужу.

Весь котлован замер. Первым опомнился Егор Савушкин, быстро подскочил с тряпкой, чтобы услужливо обтереть мундир и штаны конвойного начальника. Однако Линке грубо оттолкнул его, и Савушкин похолодел: хмельные глаза эсэсовца сделались белыми от ярости — он неотрывно глядел на пленного номер 1015, на молодого казаха, не сумевшего сдержать насмешливой улыбки. Этот паршивый азиат-унтерменш посмел смеяться над ним, шарфюрером, чистокровным арийцем?!