Полуночная свадьба

Все они, в большей или меньшей степени, имели нечто им принадлежащее — либо доставшееся по наследству, либо заработанное. В магазинах мужчины и женщины покупали вещи согласно своим потребностям или своей прихоти. Они — свободны. Она же, когда приобретала малейший пустяк, сознавала свою зависимость от г-жи де Бриньян, но, как ни странно, это чувство зависимости не вызывало в ней ни вкуса к деньгам, ни желания иметь их. Она скорее ненавидела их, как тирана, жестокое владычество которого рано на себе испытала. Деньги были для нее чем-то летучим, неуловимым, воздушным, что ее отец в течение долгих лет старался поймать и не мог. Она наблюдала его погоню и сохранила от нее чувство раздражающего и печального утомления. Для такого человека, как г-н де Клере, деньги служили лишь средством разнообразить жизнь, удовлетворить тщеславие, делать удовольствием, роскошью. Франсуаза, наоборот, видела в них лишь материал, который делает существование прочным, устойчивым, поддерживает его. Для нее иметь деньги означало иметь право жить для себя, принадлежать себе. Однако жестокие слова, сказанные ей матушкой Сен Венсан, приводили ее в уныние. Они так и звучали в ее ушах: «Ты девушка, у которой нет ничего». Эхом к словам матушки Сен Венсан служили рассуждения сестры Сен Феликс, утверждавшей, что большое значение для девушки имеет ее репутация, которая зависит от тех, с кем она живет рядом, соприкасается и вынуждена общаться. Франсуаза вскоре убедилась в правоте сестры Сен Феликс, когда по окончании траура ей пришлось сопровождать в свет г-жу Бриньян. Она видела, как бесцеремонно и чрезвычайно непринужденно обращались с г-жой Бриньян, в особенности мужчины, как двусмысленно звучали их речи и смелы жесты. Тетушку же не оскорбляло ни то, ни другое. Она находила удовольствие во взглядах и словах и отвечала на них очень свободно. Франсуазу тяготило такое положение, тем более что и с ней самой пробовали заговорить в таком же духе. Напрасно она делала рассеянный и надменный вид. Разве она не племянница своей тетки? И люди кругом улыбались.

Г-жа Бриньян, не желая того, создавала о ней неблагоприятное мнение. К тому же прошлое Франсуазы многим представлялось странным и загадочным. Люди считали, что путешествия не обходятся без приключений, и, конечно, ей приписывали самые невероятные приключения. Что из того, что она прямодушна, правдива и честна? Достаточно того, что она — племянница г-жи Бриньян и не может не знать всех подробностей поведения особы, с которой вместе живет. Общее существование исключает тайны. Значит, Франсуаза де Клере знала все. И вокруг нее носился глухой ропот некоторого осуждения. Она его чувствовала в поклоне, рукопожатии, намеке, в тысяче мелочей, заставлявших ее страдать и, держась настороже, соблюдать известного рода сдержанность, несколько суровую, которую женщины принимали за кокетство, а мужчины — за осторожность неглупой девушки.

Из мужчин, которых знала Франсуаза, Филипп ле Ардуа — единственный, кто обращался с ней непринужденно и почтительно, как настоящий друг. И тем не менее сегодня она заметила в его глазах тот самый блеск, который выдавал определенные намерения мужчин. И он тоже! Она вздохнула. Недавно поданный голубой листок своим лаконичным содержанием грубо резюмировал все, что думали о ней. Кто же посмел нанести ей такое незаслуженное и грубое оскорбление?

Экипаж остановился перед воротами особняка Бокенкуров. Франсуазе больше всего хотелось отворить дверцу кареты, выскочить из нее и убежать куда-нибудь в темную ночь. Ей казалось, что насмешливые взгляды, которые сейчас на нее устремятся, испепелят ее, и она опустила голову. Фонари под воротами уже осветили внутренность экипажа, где г-жа Бриньян, нежно убаюканная любовными предсказаниями г-жи Коринфской и г-жи Мемфисской, заранее улыбалась яркому освещению и прежде всего высокому комнатному лакею в голубой ливрее, который отворял дверцу и с наглым выражением смотрел на уголок груди, выглядывавший из-за ее распахнувшегося манто.

Глава третья

Широкая спина маркиза де Бокенкура, стоящего посреди гостиной и занятого разговором с маленьким лысым и согнутым старичком, который концом своей трости чертил на ковре контур розетки, повернулась при входе г-жи де Бриньян.