Полуночница

Ну вот на хрена он поперся провожать ее с пятничной пивной вечеринки? Они закатились в бар своим отделом, а он поставил машину на стоянке и вместо того чтобы пойти в свой привычный дом, потащился в след за ними, хотя и знал, что придется целый вечер разглядывать только ее ухо. Как-то так выходило, что с какой бы стороны он к ней не подошел, все время перед глазами оказывался ее профиль. И заглянуть ей в глаза не было никакой возможности. Это как с некоторыми фотографиями, как не кружи по комнате, они все время смотрят на тебя. Так и с Агатой, только наоборот. Пожалуй, только однажды она посмотрела на него прямо и открыто. В редакции крошечной районной газеты, где он уже бесконечные пять лет работал водителем, а она всего три жалких месяца корреспондентом, часто можно было увидеть, как она вертится в коридоре или курилке с такими же коррами или главным редактором – Вовкой, который возвышался над ней, как гора. До ее появления все здесь было спокойным, устоявшимся, привычным. Скучным. И хотя каждую весну он думал о том, чтобы, наконец, найти что-то другое, уйти и больше никогда не видеть этих кабинетов и людей, он все же оставался. Потому что здесь была… атмосфера. Да, правильное слово. Вот даже редактора можно называть просто – Вовка. А теперь, когда ее длинная, худая фигура маячила в коридорах, перетекала из кабинета в кабинет, и голос с хрипотцой звучал за стенами, уйти стало совершенно невозможно. Особенно после того, как она все-таки на него посмотрела. Он отчетливо помнил, как в приемной она крутилась рядом с Вовкой, подхохатывала какой-то его шутке, а потом приподнялась на цыпочки и мазнула его губами по щеке. Максим наблюдал за ними, сидя рядом с секретаршей Наташкой.

– Она тебе не подходит. – Сказал он.

Вовка глянул на него поверх Агатиного плеча, а она обернулась (затылок перетек в маленькое ухо, скулу, показался вздернутый нос). На него уставились два темных, диких, животных каких-то глаза, дрогнула, изогнувшись, широкая бровь.

– В самом деле?  – Ухмыльнулась и вышла.

Макс чувствовал, что в своей влюбленности он нелеп, как может быть нелеп взрослый мужик, прислушивающийся к девчоночьим шагам в коридоре, к ее смеху в начальственных кабинетах и ждущий, ждущий, что вот сейчас она посмотрит. Вот сейчас. Но снова – нет.

Когда не нужно было ехать с журналистами на задание, он по часу высиживал в курилке, в табачном дыму, пока во рту не делалось вязко и горько от сигарет и кофе. И горьким было само ее имя – Агата. Входящие окидывали взглядом его плотную, будто сложенную пополам на неудобном стуле фигуру, кивали, курили, уходили. День шел. Она не шла.

И вот сейчас она смотрела на него с обычной ухмылкой, и глаза ее щурились.

– Пошли. – Она взяла его за руку и потянула за собой.

Странно было послушно идти за ней, и в жаркой ее ладошке руке его было тесно, но отнять руку не хотелось. И даже то, что навстречу могли попасться знакомые, было совсем не страшно. В ее квартире, в темноте коридора угадывались силуэты наставленных друг на друга коробок.

– Я еще не до конца распаковалась. – Она двинулась в сторону комнат, уверенно прокладывая себе путь среди баррикад.

Макс прошел за ней. На кухне, в маленькой нише у окна стояли две кошачьих фигурки с вытянутыми змеиными шеями. Проследив за его взглядом, она сказала:

– Это Марла Сингер и Шнурок.

– Я думал, в этом городе только я один сумасшедший.

– Нет, нас двое. – Она улыбнулась, обнажив ровные влажные зубы. – Так что ты среди своих. Пить хочешь?

Максим перехватил ее руку, потянувшуюся  к высокой кружке с пасущимися зебрами на борту, и склонился над ее лицом. Он стал губами захватывать кожу на ее лбу, веках, щеках, и на шее, словно действительно хотел пить и искал на ее теле воды.

– Ты меня только за руки подержи, – сказала она серьезно, – поцарапаю еще. Тебя жена заругает…

– Знаешь, ты, когда лежишь, ты какая-то очень маленькая.

– У меня разлет пальцев – больше октавы. Видишь?

– Чего?

– Больше октавы. По клавишам на пианино.

– Играешь на пианино?

– Угу.

– А это у тебя что? – Его палец заскользил по розовому шраму, пересекавшему ее гладкий живот.

– А это доктора хотели посмотреть, что у меня внутри.

– И что?

– Они провели подробные изыскания и обнаружили, что внутри я еще прекраснее, чем снаружи.

– А с Вовкой у тебя что?

– С редактором? Ничего. Он меня подобрал, и теперь я на него работаю. А ты ревнуешь, да?

– В каком смысле подобрал?

– В прямом. Из лужи. Я маме в больницу газеты несла и журналы, это еще весной было. Поскользнулась, – наледь же кругом, а у меня каблучищи, – и прямо в лужу, представляешь? Выбралась, мокрая вся, давай все эти шедевры отечественной журналистики из лужи вытаскивать, вода течет. Кошмар! А он мне помог. Сказал, что как раз ищет человека, который так бережно относится к печатному слову. Я тогда без работы сидела. И вот – я здесь!