Полынь

Справа и слева тянулось нескончаемое заболоченное мелколесье. Далеко впереди, где краснели крыши, вилась белая пыль. Рядом с дорогой сочно, набирая силу, пестрел луг. Мимо протарахтел грузовик. Девчата, сидевшие в кузове, забросали Федора желтыми ромашками. Жизнь все-таки катила по своим дорогам вперед. Тучи рвало в клочья, расталкивая их за горизонт, — чистая синяя полоса все ширилась в небе. К обеду начало припекать солнце, и все сушилось после вчерашнего дождя, сверкало и грелось. Теплый пар вставал из низин. В одном месте до одури пахло заячьей капустой. Федор нарвал этих голубеньких цветочков целую охапку. На дне крошечных желтых чашечек, как слезинки, блестели капельки влаги.

За полдень он свернул на луговую тропинку. Перешел вброд Рясну. На отлогом берегу, криво воткнутая в землю, стояла фанерка с надписью: «Разминировано 16. VIII. 43 г. Сержант Махоркин». Поодаль, пробитая спереди пулей, валялась наша каска. Федор хотел повесить ее на фанерку, но, нагнувшись, замер.

В ней копошились, елозили желтыми мохнатыми комочками птенцы малиновки. Увидев человека, они жалобно запищали. Поправив подвернувшееся крылышко одного птенца, Федор ускорил шаг, ему показалось, что идет он очень медленно, и он почти побежал лугом, прямо на выглядывающий из-за лип колодезный журавль. На поляне, возле колодца, к нему подбежала Фрося, все в том же совсем застиранном платьице.

— Велнулся? Да? — пролепетала Фрося и пошла рядом с ним, снизу вверх смело и радостно глядя ему в глаза.

Федор спросил:

— Дома как?

— Татка плисол. Дядя Хведя, ты не ластлаивайся. Татка нехолосый.

— Отец? — остановившись, спросил Федор и зачем-то ненужно поправил подворотничок гимнастерки.

— У его длугая зонка есть. А мамка лугалась.

— Ведь он убит?

Фрося покачала головой и сморщилась, как маленькая старушка, чтобы не заплакать.

«Вернуться назад, на большак. Сесть в первый попавшийся поезд и мотануть подальше, хотя бы в Сибирь». А ноги несли его все ближе и ближе к черной кривой крыше, и не было воли повернуть обратно. Так, весь собранный в комок, он очутился на пороге. Из-за стола, оправив ремень на гимнастерке, поднялся мужчина лет тридцати пяти, высокий, полуседой; прозрачные, похожие на карамельки-леденцы глаза его глядели из-под сросшихся пучковатых бровей выжидательно, и в то же время была в них насмешка. Почти неуловимый оттенок вражды друг к другу возник сразу между ними, и стоило большого труда сдержаться. Варвара сидела на другом конце стола, красная и смущенная. С печки из-за трубы строго, как судья, глядел Сеня. А Фрося поглядела затравленно, будто посаженный в клетку галчонок, и шмыгнула за печку.

— Это Федор, — сдержанно сказала Варвара, — познакомься, Иван.

За печкой, надорванно что-то произнося, захлипала Фрося.

Иван оглянулся, беспомощно расправил пальцами у глаз отечные бурые складки, дрогнувшим голосом позвал:

— Доченька, ты что? Иди-ка сюда. Я сахарку дам. А?

За печкой хоронилась пугливая тишина. Иван суетливо начал свертывать папиросу. Поднял голову, примирительно сказал:

— Одного боюсь… суда твоего, Варя! Боялся все время, а нынче еще больше!

— Мой суд, Иван, нестрашный. Жизнь нас разделила с тобой, — сказала она четко и внятно.

Иван не выдержал ее взгляда, отвел глаза в сторону. Он нащупал ногой под лавкой чемодан, выдвинул его, раскрыл, вытащил оттуда пламенно-красный рулон шелка, сказал:

— Варя, тебе принес!

Багряное шелковое пламя заметалось по хате, шелестело, вздымалось крыльями и опадало, образуя причудливые, красивые склажи, и показалось, что все сейчас вспыхнет и затрещит га этом буйном костре.

— Возьми. Пошей детишкам и себе что надо. Матерьял добрый, немецкий, — сказал Иван.

Варвара сглотнула слюну, глаза ее расширились от изумления и восторга, на лице застыло выражение девочки, которая в эту минуту открыла что-то таинственное, новое.

У выглянувшей из-за печки Фроси было такое же выражение на курносой мордашке. Осторожно Варвара дотронулась ладонью до прохладного шелка и вдруг отдернула руку.

— Забери, Ваня, мы не возьмем, — сказала и посмотрела на Федора, немо спрашивая: «Что делать, скажи?»

— Пустяки, я не мелочной, Варя. Тут лет на пять хватит, — сказал Иван, продолжая раскручивать рулон и искоса наблюдая за Федором.

— Сгодится, бери, чего там, — сказал Федор, поймал на лету край шелка, накинул, как пламя, на плечи Варвары. И та преобразилась в одно мгновение — вспыхнули щеки, глаза, словно другая женщина стояла посреди хаты.

Морща низкий лоб, отчего лицо приняло страдальческое выражение, Иван с минуту, любуясь, смотрел на жену, точно не узнавая: оказывается, она красивая.

— Сгодится, — сказал он и заторопился: — Пойду. Возможно, успею на минский поезд.

— Иди, Иван. Я провожу тебя, — и Варвара опять взглянула на Федора: «Правильно ли говорю?»

Федору хорошо были видны фигуры Варвары и Ивана. Вот миновали мостик, вот дорога полезла на взгорье, и они пропали за перевалом, в зеленом пространстве.