Поместье. Книга I

— Вам нельзя здесь оставаться, надо найти другую квартиру.

— Дети есть везде. Не их вина, что они такие. Дети — ангелы, но что они понимают? Владзю тоже дразнят. Он им отвечает, его уже несколько раз побили. Прибегал домой с шишкой на лбу. Граф без порток — так они его зовут. А вот к Люциану дети не цепляются. Наверно, боятся, что он им поддаст. Если разозлится, он и ребенка может ударить.

— Моя милая пани, это очень, очень печально. Пани должна выйти на улицу, приодеться, а если надо, то и поменять жилье. Почему у вас окна закрыты? Лето на дворе. Здесь очень душно.

— Были бы ставни, я бы и ставни закрыла. В Париже у нас были ставни. Не хочу ничего видеть и не хочу, чтобы меня видели. Эта комната — моя могила. Пусть пани не думает, что это просто слова. Я говорю себе, что я мертва, а это — моя могила, мой склеп. Человек может так поверить в свою смерть, что фактически становится мертвым. Этому меня тоже Люциан научил. Когда ему плохо, он всегда говорит: «Я мертв, я живой труп». И я тоже стала так делать. Ложишься на кровать пластом, без подушки, и вытягиваешь руки и ноги, как покойник. Закрываешь глаза и говоришь себе, что все кончилось. Прогоняешь все мысли. О, пани не представляет себе, как спокойно становится на душе. Я дошла до того, что иначе не могу уснуть. Когда засыпаю, мне снится, что я мертва и лежу в гробу. Вот до чего докатилась…

— И это, по-вашему, жизнь? Чем так жить, лучше и правда умереть.

— Да, вы правы.

— Не надо впадать в меланхолию. Так можно и с ума сойти.

— Я этого не боюсь. Может, я уже сошла с ума? Когда дети бегут следом и кричат в спину, это ненормально. Я отбросила внешний мир и живу только в своем. Мне не с кем поговорить, у меня никого нет. Я никогда не знаю, когда он придет, а если он здесь, он часто не хочет разговаривать. Он возвращается усталый, замученный своими женщинами. Пусть пани меня извинит, но все, что я говорю, правда. Он приходит ко мне, когда совсем опустошен. Еле ноги тащит. Только войдет — падает на кровать и лежит, как бревно. Пьет. Господи, я всегда алкоголь терпеть не могла. У нас дома, в Ямполе, бывало, давали детям пригубить ликера, так я всегда выплевывала. А теперь, едва немного денег раздобуду, тут же пропиваю. Когда выпью, чуть легче становится. Детей забрали, теперь вообще не с кем слова сказать…

— Прошу вас, графиня, одевайтесь и пойдемте со мной. Хочу сегодня еще с Азриэлом повидаться. Он, конечно, не знает о вашем положении. Но мы вместе вам поможем.

— Знает, знает. Раньше заглядывал, но моя милая сестричка Шайндл очень ревнива. Боится, я Азриэла у нее уведу. А мне ничего чужого не надо, тем более чужого мужа. Но она сильнее. Все сильнее меня: любая служанка, любая кухарка. Я проиграла. Прошу прощения, пани, когда все проиграно, можно даже веселиться. Как пани живет с моим отцом? Хорошо?

— Неплохо, но мы очень разные люди.

— Конечно. Не могу себе представить, как… Впрочем, откуда мне знать.

— Ничего, живем. Он собирается в поместье синагогу строить.

— Синагогу? Что ж, ясно.

— Я должна поговорить с архитектором. Графиня, может, вы согласитесь со мной поужинать? Думаю, где-нибудь поблизости есть ресторан, там и побеседуем.

— Спасибо, но я не хочу есть. Совсем нет аппетита. Куски застревают в горле. И надеть нечего. Все платья сносились до дыр. К тому же он может как раз сегодня заявиться, и если меня не будет дома…

— Ну и что, что вас не будет? Пусть знает, что вы иногда выходите на улицу. Чего вам тут ждать?

— Нечего, но все равно жду. Он каждый раз выдумывает что-то новенькое. Пани не представляет себе, какой он фантазер! С ним и я такой становлюсь — это просто беда. Знаю, что он врет, но слушаю. Клянется, что меня любит. Недавно придумал новый план: мы всей семьей должны опять уехать за границу. Хочет поселиться в Италии. Знаю, что это ерунда, но он задурил мне голову. Почему-то он боится меня потерять. Хочет купить землю и основать ферму.

— Какую еще ферму?

— Не знаю, не знаю. Если мужчина хочет, чтоб у него было много женщин, он должен для каждой придумывать какую-нибудь историю.

— И вы всё понимаете, но…

— А что делать? Пару недель назад у меня дети висели на шее, но на лето их забрала золовка. Владзя уже ходит в школу. Золовка его называет — как это? — mój wychowanek[146]. И дочку тоже. У нее своих детей нет, вот она и… Но ведь это мои дети. Думала, буду очень сильно по ним скучать, но как-то перегорело. Там им лучше, а что стало бы с ними здесь, пани даже не может вообразить. Я должна кому-то душу излить. Владзя — жертва…

Вдруг Клара завизжала, Мирьям-Либа вскочила и вцепилась ей в локоть. Со стула, заваленного одеждой и бумагами, спрыгнула мышь размером чуть ли не с кошку и метнулась к щели в полу. С перепугу у Клары началась истерика: она разрыдалась, потом засмеялась, потом опять заплакала. Мирьям-Либа так сильно сжала ее руку, что Клара вскрикнула от боли. Мирьям-Либа знала, что в доме полно мышей, но такой огромной она никогда не видела. Наверно, это была даже не мышь, а крыса.

Глава III

1