Поместье. Книга I

Калман не поверил своим ушам. В синагоге полно народу, возле стола ребе толкаются ученые старцы с длинными пейсами, в меховых шапках и атласных кафтанах, а приглашают его, простого человека в дешевой суконной одежде, приезжего чужака. Он смиренно опустил голову. Двое старост подтолкнули его и усадили на скамью. На почетном месте в кресле с подлокотниками сидел сам ребе — невысокий, коренастый, с полным лицом и серебряной бородой веером, одетый в белый халат, расшитый лилиями, и меховую шапку с белым верхом. Один слуга принес ребе медную чашу, таз и полотенце, второй омыл ему руки до локтя. Ребе поднял ладони и громко, нараспев благословил Всевышнего. Справа от ребе сидел его старший сын, реб Шимен. Насколько отец был белым, настолько сын был черным: угольно-черная борода и горящие черные глаза. Реб Шимен помогал отцу, делал распоряжения, пощелкивал пальцами. Напротив сидел младший сын ребе, раввин Чмелева реб Мойшеле — высокий и худой, с редкой бородкой и длинными, как женские косы, пейсами. За столом плечом к плечу сидели приближенные ребе: белый и черный атлас, меховые шапки и колпаки, вьющиеся и растрепанные пейсы. Все наклонялись вперед, потому что сзади напирали толпы хасидов. Калман вспотел. Хотел вытереть лоб платком, но из-за тесноты было не засунуть руку в карман. Ребе поднял халу и нож с перламутровой рукояткой. Отрезал кусок, немного прожевал, проглотил и передал халу дальше. Он съедал от всего по чуть-чуть: кусочек рыбы, ложку бульону, кусочек мяса (в Маршинове принято есть на Швуэс мясное), одну сливу из варенья. Сидящие за столом пели в перерывах между блюдами, народ подпевал. Странно: сначала Калману казалось, что сейчас он расплавится от жары. Нечем было дышать. Он даже пожалел, что послушал Майера-Йоэла и согласился приехать. Но понемногу Калман перестал ощущать тесноту. Он не сводил глаз с ребе. «Чем он живет? — думал Калман с удивлением. — И правда, с ним пребывает Дух Божий». Все было полно радости: блестящие от пота лица, влажный атлас, черные, рыжие и седые бороды. Глаза горели. Калман не знал маршиновских мелодий, но все же подпевал. Здесь он был не один, здесь евреи сообща служили Всевышнему. Старик в облезлой шапке и дырявом кафтане, вытирая пот со лба, раскачивался вперед-назад, молодой парень так низко наклонил голову, что пейсы касались скатерти. Голоса, звонкие мальчишеские и хриплые старческие, слились в один. Тут все делали общее дело: славили Создателя, молили Его не о сегодняшнем дне, но о том, чтобы пришел Мессия, и раскрылись тайны Торы, и прекратилось зло, рабство и изгнание. И чтобы во всем мире засиял Божественный свет и настало избавление… «Хорошо, хорошо. Вот где надо быть еврею! — думал Калман. — Здесь душа радуется…» На него давили, но он не замечал. С Калмана ручьями лился пот, но он не чувствовал. Последние годы, с тех пор как он стал богатеть на торговле, Калман все время был зол на мошенников, воров, попрошаек и бездельников, которые разбазаривали его имущество. Теперь злость прошла. Он снова любил всех евреев. «Кто я против них? Простой человек, торговец». У него в душе открылась какая-то дверца, клубок рассосался. «Даст Бог, буду теперь сюда приезжать, — решил Калман. — Вот это настоящий праздник!..»

— Тихо! Тихо!

Ребе начал говорить. Только что было шумно, но сразу наступила тишина. Пение и разговоры прекратились, казалось, все даже задержали дыхание. Сначала ребе говорил тихо, почти ничего не было слышно. Те, кто стоял у Калмана за спиной, приблизились к нему вплотную. Он чувствовал, как его касаются бороды и пейсы. Но вот голос ребе зазвучал громче: