Поместье. Книга II

Евреи, евреи! Все он меряет еврейской меркой. Но разве русские, польские и немецкие шовинисты не поступают точно так же? Разве все несчастья происходят не от того, что какая-то группа готова все человечество принести в жертву своим ничтожным интересам? Азриэл рассказал Миреле, что отца избили на улице. Конечно, ей жаль его, но как можно строить мировоззрение на отдельном случае? И кто такой ее отец? Фанатик и паразит, который ничего не производит, ест крестьянский хлеб, пользуется плодами чужого труда, распространяет среди людей ложь и суеверие. Да, это не его вина, его так воспитали. Но сколько еще народ будет спать?

Миреле было нелегко порвать с Ароном. Ведь они собирались жить вместе. Но теперь все кончено, все кончено… Миреле шагала по комнате из угла в угол. Посмотрела в окно на Павяк[6]

. Мало того что они вставили в окна решетки, но поверх решеток они еще натянули проволочную сетку, чтобы внутрь не мог попасть ни свежий воздух, ни луч солнца. Пусть заключенные умирают от голода, сырости и темноты… Миреле так ничего и не сделала для спасения человеческого рода. Это Арон ей мешал. Он никогда не перейдет от слов к делу. Все, что он умеет, — это философствовать, как ешиботник. Но теперь она свободна. Надо войти в контакт с теми, кто не говорит, а действует, в России, Польше, Германии, Франции, Швейцарии — везде, где есть эксплуататоры и эксплуатируемые.

2

В газетах об этом не писали, цензура запретила сообщать подробности, но хулиганы перебили стекла во дворце Валленберга. Не удалось сразу найти новых стекол подходящего размера, и высокие окна несколько дней оставались закрыты ставнями. Несомненно, это был ужасный позор для семьи, которая смешалась с древней польской аристократией, а теперь так же пострадала от погрома, как еврейская беднота с Гжибовской. Но Валленберг не растерялся. Наоборот, несколько камней, брошенных бандой хулиганов, побудили его к действию. Дело в том, что пан Валленберг уже давно планировал издавать либеральную польскую газету. Еще он подумывал о книжном издательстве и научно-популярном журнале. Пан Валленберг подозревал, что позитивизм стал терять популярность в польском народе. С одной стороны, здесь начали перенимать русские революционные идеи. С другой стороны, разные мечтатели и фантазеры снова заговорили о том, чтобы поднять восстание против царя. И то и другое могло привести к кровопролитию, репрессиям и ссылкам. Польская пресса вроде бы лояльна к России, но большинство газет отвратительно редактируется. В них печатаются невнятные статьи со множеством иностранных слов, непонятных малообразованным людям. Однако простой народ начал читать. И тут, ни раньше, ни позже, обанкротилась газета «Час». Валленберг чуть ли не даром приобрел печатный станок и перечень подписчиков. Тот факт, что в польской столице возможны погромы, доказал пану Валленбергу, что нельзя откладывать дело в долгий ящик.

Пан Валленберг решил назвать новую газету «Курьер». В Варшаве и других городах уже было немало еврейских читателей польской прессы и литературы, и пан Валленберг собирался проповедовать христианам толерантность, разъяснять им, сколь опасно новое чудовище по имени антисемитизм, бороться с предрассудками и дискриминацией. Евреям опять же надо показывать, что их обособленность, нечестная конкуренция и религиозный фанатизм вредят им самим. Также есть опасность, что еврейская интеллигенция в Польше ударится в радикализм, анархизм и нигилизм, как это случилось в России. Для газеты нужно было найти опытных журналистов и писателей, хорошо знающих еврейскую жизнь. Пан Валленберг вспомнил о зяте Калмана Якоби, докторе Азриэле Бабаде. Когда-то Валленберг помог ему вырваться из хасидской молельни. И вот молодой человек стал врачом. Он специализируется на нервных болезнях и психиатрии. Валленберг знал, что Азриэл связан с психиатрической клиникой бонифратров[7], что он открыл кабинет на Налевках и напечатал несколько медицинских статей в польско-еврейском журнале «Израэлит»[8]. У Валленберга была прекрасная память, он никогда ничего не забывал. Азриэл Бабад писал понятно, интересно и с тем здоровым скептицизмом, который редко встречается у евреев. Насколько Валленберг знал, писатели-евреи в Польше и России — или религиозные фанатики, или воинствующие атеисты. Обе крайности для «Курьера» не подойдут…