Поместье. Книга II

Но чем ближе к вечеру, тем тоскливее становилось у него на душе. Он снова и снова перечитывал письмо, и с каждым разом кровавая подпись казалась все более мрачной и зловещей. А ведь сегодня ему как раз не надо ехать к Сабине. Часам к семи он может прийти к Кларе, они поужинают, а потом поедут на концерт в Швейцарскую долину[57]

или какой-нибудь летний театр. Сегодня они с Кларой свободны как птицы. Да, не было печали. Ципкин снова и снова перечитывал письмо, вглядываясь в неровные строчки. Каждая фраза дышала любовью и желанием. «Ты знаешь, что я думаю только о тебе». «Каждая наша встреча была для меня праздником». «Я хочу быть твоей, я предана тебе всей душою». Что он будет делать вечером? Сидеть у Семадени? Один? Ципкин вспомнил о сестре. Она снимает темную комнатушку на Дзикой. Нашла где-то уроки. Он, Александр, сунул ей в руки десять рублей. Как ни странно, прожив несколько лет в Варшаве, Ципкин остался почти один. С товарищами по университету он не встречался. Они уже получили дипломы, стали врачами. Кружки самообразования развалились. Одних знакомых арестовали, другие уехали кто куда. Несколько парней и девушек из провинции покончило с собой, никто даже точно не знал почему. Несколько уехало в Палестину, где какой-то барон основал колонию. Теперь они говорят на древнееврейском. «Израэлит» резко критикует новый еврейский национализм, но тут и там устраивают всякие собрания, куда приходят литовские раввины и реформисты. Что-то происходит в Варшаве. Даже революционеры продолжают тихо вести агитацию. А Ципкин со всеми порвал. Единственное место, где он может встретить либералов и радикалов, поспорить, сыграть в шахматы, — это дом Клары. С кем Ципкину дружить? С шурином Здзиславом и его приятелями, у которых только деньги на уме?

Закрыв контору, Ципкин пошел в ресторан. Он жевал без всякого аппетита и просматривал газету. Без Клары все казалось скучным и неважным: Петербург, Синод, баталии между Гладстоном и Солсбери, скандалы вокруг Болгарии, конкуренция между немецкими и британскими компаниями, золотая лихорадка в Трансваале. Где-то готовится выставка, где-то аннексировали какую-то территорию, королева Виктория скоро будет справлять юбилей. Здесь, в Варшаве, скачки на ипподроме и лотерея в Саксонском саду. Но какое это имеет значение, если не можешь поцеловать любимую, если лежать в постели — обязанность, а не наслаждение? Ципкин отправился домой на Новосенаторскую. «Счастливы ли они? — думал он, глядя на проходящие пары. — Или им даже лучше, что они никогда не знали настоящей любви? Вот этот старик, который еле ноги переставляет. На несчастного непохож. Чего ему хотеть, на что надеяться? Почему бородку теребит? Наверняка где-нибудь кубышка припрятана…» Ципкин взбежал по лестнице, вошел, зажег керосиновую лампу. Оттоманка, кресла, пианино — все в суконных чехлах для защиты от солнца. Пахнет нафталином и пылью. Ципкин открыл окно. В кабаре, что ли, пойти? Или в шахматный клуб? Он еще успевает на последний поезд в Полянку. Но ехать на вокзал, покупать билет, сидеть в вагоне, потом пешком, под лай собак, в темноте тащиться по немощеной дороге со станции — нет уж, увольте. Правда, там воздух, и сына хочется повидать, но Сабина сразу начнет ныть и жаловаться на здоровье. Ципкин даже подумал: а ведь если он порвет с Кларой, то отношения с Сабиной станут еще хуже. Пока ревнует, она хоть немного его ценит.

«Лучше книжку почитаю», — решил Ципкин. Но, едва он открыл застекленный книжный шкаф, желание читать испарилось. Вспомнил, что надо бы написать родителям, но посмотрел на чернильницу и решил, что напишет в другой раз. Пошарил в комоде, в ящиках письменного стола. «Разве это жизнь? Если за один день столько мучений, то вся жизнь — это настоящий ад. Была бы хоть бутылка водки или вина. Просто напился бы». Ципкин опустился в кресло. Долго сидел и разглядывал узоры на ковре. Вдруг в голову пришла мысль, от которой он даже вздрогнул: «А что, если выйти на улицу и проститутку найти?» Он зажмурил глаза. «Нет, старый я для таких приключений. Так можно и импотентом стать… Пойду-ка лучше к ней. Небось не прогонит. Хоть поговорить…»