Помни о белой вороне (Записки Шерлока Холмса)

– Оу! – приветливо вскричал Оскар Леонтьевич, растопыривая руки, в одной из которых держал тросточку, увенчанную змеиной головкой – подарок Веры Холодной. – Здравствуйте, дорррогой! Очень рррад! Прррошу! – и весело раскатывая «р», вывернул свободную ладонь, указывая на пустое место рядом с собой, как бы предлагая Ивану Ивановичу сюда немедленно садиться.

– Нюся! Ко мне!!! Сюда!!!! – тут же еще громче закричал режиссер, словно он провалился в трясину и сейчас же погибнет, если ему не протянут руку помощи.

Нюся – немолодая женщина на быстрых тонких ножках и с кукольно – хорошеньким лицом в мелких морщинках отделилась от группы загримированных актеров и устремилась на зов.

– Нюся, – сказал ей Оскар Леонтьевич, несколько успокаиваясь. – Нам, наконец, прислали нового практиканта. Прошу любить и жаловать.

И улыбнувшись Ивану Ивановичу, прокурлыкал по-голубиному:

– Дерзайте, дорррогой... – при этом глаза Оскара Леонтьевича за стеклами очков увлажнились как бы слезами умиления. Иван Иванович вовсе не собирался дерзать и при таком внезапном предложении стушевался.

Нюся, метнув на Ивана Ивановича оценивающий взгляд и, очевидно, сразу сообразив, что он не похож на практиканта, спрятала личико под кровлю лихого берета и зашелестела оттуда неразборчивым шепотком.

– А? Что? Кого? – громко переспрашивал Оскар Леонтьевич постепенно багровея под действием Нюсиного шелестения.

Простите, голубчик, – упавшим голосом обратился он к Ивану Ивановичу, отстраняясь от Нюси и блеклыми зрачками разглядывая Ивана Ивановича поверх сползшей на кончик носа тяжелой оправы. – Простите, родной. Я вас перепутал... – игриво хмыкнул, прыснув пухлыми, младенчески пунцовыми губами; тростью, змеиной ее головкой подсадил повыше оправу и вдруг, грозно нахмурившись, вопросил:

– Вы от Сергея Михайловича? Мы с ним не виделись после премьеры второй серии «Пляски опричников». Как его драгоценное здоровье?

Ивану Ивановичу следовало бы сказать, что он вовсе не о Сергея Михайловича, что Сергея Михайловича давно нет на свете и хотя бы поэтому ни о каком здоровье творца «Пляски опричников» речи быть не может, но сквозь задымленные стекла очков Монблана на Распятина недвусмысленно глядело само неумолимое время, и несчастный Иван Иванович сказал слова, которые потом не мог себе простить.

– Спасибо, здоровье хорошее! – вот эти постыдные слова Ивана Ивановича.

Трудно предположить, чем бы завершился так нестандартно начатый диалог, если бы к шезлонгу режиссера не подошел главный актер фильма «Наш Фарадей». Портретное сходство актера с Фарадеем, очевидно, было изумительным, иначе, – подумал Иван Иванович, – зачем было залепливать живое лицо искусно сделанной резиновой маской, частично захватывающей даже уши.

– Что тебе, Федя, дорррогой? – грудным воркующим тембром отнесся Оскар Леонтьевич к актеру.

– Я – Коля, – сказал актер, дергая коленкой. – Мне сейчас Нюся дала новый текст. Его языком не провернешь. Я этот текст говорить не стану.

– Не станешь?! – возопил Оскар Леонтьевич, воздев кверху руки вместе со змеиной головкой. – Да это же любимые слова Фарадея. Мы их всю ночь сочиняли... вместе с консультантом, – и почему-то ткнул пальцем в Ивана Ивановича.

Живые глаза актера проследили палец и загорелись лютой ненавистью в прорезях резиновой маски.

– Я вашего консультанта... – прохрипел актер.

– Этого еще не хватало, – струхнул Распятин.

– Говорить не стану... – страшным шепотом продолжил актер.

– Молодец, э-э, Андрюша, – Монблан неожиданно обнял актера. – Не станешь и не надо, – и расслабленно завалился в шезлонг. – Фарадей молчит – это тоже интересно.

– Кого ждем, сами себя задерживаем! – раздался женский голос из группы актеров. – Давайте репетировать!

– На место, Коля, соберись. Ты уже больше не Коля – ты Фарадей! Фарадей! Фарадей! – И взмахнув тростью, трубно пропел: – Внимание! Репетиция, одновременно съемка!

Ударяясь коленками о косяки декораций, Иван Иванович выкатился из павильона и по нескончаемо долгим коридорным переходам устремился к выходу.

Но как не спешил Иван Иванович, чьи-то звонкие шаги нагнали его на одном из крутых поворотов и, дробно заложив вираж, обошли.

Ароматный вихрь всколыхнул застоявшуюся коридорную атмосферу.

Если бы Иван Иванович был, допустим, бабой-ягой, он тут же должен был сказать, потянув носом:

– Европейским духом пахнет! – и оказался бы прав.

Он сразу же узнал обогнавшего его, хотя увидел только в спину, выше которой игриво подпрыгивали искусно завитые кудри а ниже – развевались отглаженные фалдочки безупречного пиджака. Спина эта быстро удалялась в кастаньетном перестуке каблуков, да иначе и быть не могло. И не таких увальней, как наш Иван Иванович, мгновенно обходил на крутых поворотах подававший все, какие только есть, надежды, режиссер Ион Смугляну. В любом его фильме люди, события, время отражались ярко, нарядно и выпукло, как отражается окружающий мир в мыльном пузыре.

И сейчас он смело шел к своей новой цели, а именно: воплощал на экране бессмертный рассказ А. П. Чехова «Каштанка».