Помни обо мне. Две любовные истории

Сейчас, через полвека, ну чуть больше, на ладони четко виден знак «». Как пирамида, как надгробие над всем, что ушло. А тогда, в юности, он вспомнил, был другой знак – «». Тогда он был несчастен, но именно тогда было всё хорошо.

«А вот после войны на ладони, на том месте, был другой знак (как же я забыл? ) – в виде песочных часов. Пирамидка юности соединилась с пирамидкой старости. Тогда и встретились два моих времени, а я и не придал этому значения. «Часы покажут». Что показывали они? Неужели, счастье? Пожалуй, тогда – уже нет. Может, песочные часы были уже и в начале войны, на том мосту? Так что же, счастье бывает только тогда, когда на него еще есть время? Вряд ли. Сейчас у меня совсем не осталось времени, но мне всё равно. И оттого я счастлив. Счастлив, потому что мне ничего не надо и всё у меня уже есть».

Солнце почти уже село. Пора. Пора идти. Пока мир не придавила треугольная ночь.

Заплутавший муравей полз по руке, одинокий как жизнь.

XLIX

Дома он, не ужиная и впервые не записав в дневнике ни строчки, лег в постель. Почему-то вспомнилась Прага, и нашло странное умиротворение. За пять свободных дней он вдосталь находился по улицам и площадям старинного города. К вечеру, правда, сильно уставал. Куда раньше так спешил? Все так спешат к своей старости, словно оттуда можно еще куда-то пойти. Вот он, громадный зал, бюргеры, совершенно удивительная атмосфера дружелюбия…Это был его последний день в Праге…«Странно, как всё хорошо видно, в таком ярком свете…И я всматриваюсь, словно гляжу на всё это в последний раз, – подумал Суворов. – Последний взгляд– а как первый. Почему же я раньше ни на что не обращал внимания? Потому что смотрел не на мир, а только на самого себя?..»

…Не спеша, Суворов шел по стертому булыжнику узкой извилистой улочки, ведущей, скорее всего к реке. Навстречу, также не спеша, поднимался худощавый мужчина в черном распахнутом плаще, из кармана которого торчала свернутая газета. Георгий Николаевич невольно обратил внимание на большие растопыренные уши мужчины и пронзительный взгляд настороженных черных глаз. Казалось, он впитывает, вбирает, всасывает в себя отчаяние, разлитое в воздухе и невидимое больше никому. Его глаза и уши были словно специально созданы для того, чтобы слышать и видеть одно лишь отчаяние. Суворов вспомнил портрет Кафки. Пешеход был очень похож на него. «Удивительно, Кафка начисто лишен чувства юмора. Может, потому что юмора нет в природе, и его мы придумали, как греки своих богов? Но мы явно превзошли греков». Мужчина прошел мимо Суворова, скользнув по нему невидящим взглядом. Суворову вдруг захотелось прямо там, на этой улочке, сесть где-нибудь у стены и перечитать «Замок».

***

– Стой! – услышал он.

«Стой – это не для меня. Меня уже не остановить», – подумал Суворов.

– Стой же! Дальше нельзя!

Георгий Николаевич оглянулся, никого не было.

– Вам попить, Георгий Николаевич? – услышал он.

– А? Что? Это ты, Лёля? Нет, благодарю. Я тебе рассказывал, как съездил в Прагу?

– Рассказывали, рассказывали. Спите. Поздно уже.

***

Свернув с улочки в тихий дворик, Суворов наткнулся на небольшую библиотеку, но подумал не о землемере К. , а о старосветских помещиках. Ему захотелось на часок зайти в нее и отдохнуть в тишине читального зала. Он вошел, представился на русском, французском и немецком. Сказал по-чешски:

– Рад бых видет «Замек», – и добавил по-немецки:– “DasSchlos”vonFranzKafka.

– Просим.

Библиотекарша напоминала старую книгу, достаточно интересную, но не захватанную руками. Как тот же «Замок». Она была типичная еврейка. Очень живые красивые глаза, слегка выдающаяся нижняя губа, черный с проседью вьющийся волос. Чувствовалось, что до пенсии ей осталось совсем немного, но лицо и манерыпани говорили о противном. Суворову показалось, что она как-то особенно взглянула на него. Ему даже стало не по себе. Он достал из кармана изящную матрешку миниатюрного исполнения, показал, что их пять штук, одна в другой, и подарил пани библиотекарше. Та явно растрогалась.

– Большое спасибо, – сказала она по-русски, а потом перешла на немецкий и чешский.

После краткого диалога непонятно о чем пани допустила его к книжным полкам. Суворову показалось, что она сделала это со смешанным чувством гордости за подборку книг и страхом, что этого не оценят. Так мать допускает к дочери приятного ей, но малознакомого человека. Георгий Николаевич всё время чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Он оборачивался, улыбался ей. Она улыбалась ему в ответ и даже стала ободряюще кивать головой.

– Очень интересно, очень интересно, – бормотал Суворов, подбираясь к Кафке.

«Замок» был на немецком, чешском и, что удивительно, на русском языке. Георгий Николаевич показал пани издали книгу и прошел к столику возле окна, выходящего во дворик. Открыл с первой главы «Прибытие». Он несколько раз перечитывал этот роман и не мог понять, чем он берет его, с самого начала погружая в нереальный мир, который хотелось узнать. Краем глаза он поглядывал во дворик, а затылком чувствовал взгляд библиотекарши.