Помолвка: Рассказы

Все, кто пишет о Марселе Эме, в один голос указывают на математический или логический характер его фантастики. Впрочем, об этом говорит он сам. «Будут оспаривать, что человек может существовать через день и что одна и та же личность способна одновременно жить в двух телах… Именно в этих кажущихся отклонениях от правдоподобия мой реализм оказывается наиболее бдительным, так как он строго и последовательно облекается в математическую форму. В самом деле, следуя аналитическому методу, который берет заведомо абсурдное, мнимое число, чтобы извлечь из него требуемые уравнения, я исхожу из воображаемых данных со спокойной совестью и твердой верой в правдивость развязки, так что, заканчивая рассказ, я имею право (поскольку все время был реалистом) игнорировать нелепости, которым притворно поддавался» (из авторской аннотации к сборнику «За домом Мартена»). Там же Эме говорит о рассказе «Мартен, сочинитель романов», об этой «истории писателя-реалиста, который извлекает своих персонажей из столь полнокровной реальности, что в них пробуждается реальная, материальная жизнь и они предъявляют к его произведению требования переживаемой ими реальности, лишая его авторской свободы воли. Мне кажется, никогда еще не писали на столь реалистическую тему». Эме явно смеется над нами. Он так любит насмешку, скрытую под обстоятельной серьезностью! (У него с детства была склонность к мистификации: он разыгрывал взрослых, изображая наивного ребенка; все было обдумано, пишет он в своих воспоминаниях, вплоть до взглядов и интонаций. В новелле «Ключ под циновкой» матери семейств, уходя на бал в мэрию, громко кричат мужьям, чтобы они не забыли оставить ключ под циновкой, когда лягут спать. Это дань детской проделке самого Марселя Эме, который как-то раз крикнул подобную фразу сестре и потом никак не мог уверить родных в том, что крикнул нарочно.) Ну конечно же, Марсель Эме реалист даже тогда, когда он дает волю своему необузданному воображению. В обыденную жизнь он вносит невероятный факт, зачастую лаконично сообщая о нем в первой же фразе, почти протокольным стилем, и смотрит, что же из этого получится. Как будто задает вопрос: «А что было бы, если?..» Рассказ ведется спокойно и обстоятельно, как будто о самых обыкновенных вещах, длинными, закругленными предложениями, с множеством бытовых подробностей. Персонажи рассказа, претерпев некоторый шок, поступают каждый соответственно своему характеру, который в таких непредвиденных обстоятельствах раскрывается особенно ярко, а дальнейшие события развиваются с неуязвимой логичностью по законам самой реальной реальности, в которую ворвалось нечто необычное. На этом же принципе построен гоголевский «Нос». Автор не вырывает своих героев из привычной среды, но деформирует, остраняет ее гротескной ситуацией, в возможности и правомерности которой не сомневаются ни он, ни герои; поддавшись гипнозу сногсшибательных и убедительных выводов, перестаем сомневаться и мы. Эта деловая трезвость в фантастике — отличительная черта трагикомических вымыслов Марселя Эме, особенно отчетливо сказавшаяся в его рассказах.

Этой деловой трезвости соответствует и невозмутимость рассказчика. И если так тщательно выпестованный Эме образ «невозмутимого рассказчика» сыграл положительную роль в художественной ткани его произведений, то в идейно-содержательной линии он прозрачно-обманчив и ничуть не скрывает истинных, демократических симпатий писателя и гуманистических установок его творчества.

Л. Виндт

РАССКАЗЫ

Колодец чудес

Мелитина Трелен вышла на дорогу и сказала торговцу кроличьими шкурками:

— На этой неделе ни одного не забила, мсье Боссле. Понимаете, самец-то у меня вконец обленился, уж и до баловства не охоч. Вот мне и боязно, вдруг останусь ни с чем.

Мсье Боссле кивнул — понимает, мол, хохотнул насчет самца и добавил:

— Точно, встречаются такие самцы, безо всякого понятия на этот счет.

Оба развеселились. Старуха так и закатилась, огромные груди колыхались под кофтой. Еще не отсмеявшись, она сказала:

— А вы все такой же, как были, право слово.

Торговец кроличьими шкурками скромно потупился.

— В нашем деле всякого наслушаешься, иной раз уши вянут, а вот с вами, мадам Трелен, я всегда не прочь на такое посмеяться. А теперь до свиданьица, не опоздать бы мне в Глезан к началу кино.

— Кино? Что еще за кино?

— А как же, сегодня там открывают кино на двести мест. Вот теперь и будут пускать картины по четвергам и воскресеньям, на гумне у прежнего нотариуса. Счастливо оставаться!

Мелитина посмотрела ему вслед и вернулась на кухню. Весь день кино не выходило у нее из головы. То ее охватывала какая-то непривычная веселость при мысли, что такая новинка завелась всего в пяти километрах от ее дома, то ее сердце заходилось от боязни, как примет старик ее сообщение. Нельзя сказать, чтобы он часто злобился или во всем перечил, но очень уж был упрям и если скажет «нет» — его с места не своротишь, даже слушать не станет.

Когда дед Трелен пришел домой, похлебка уже ждала его на столе. Усаживаясь, он спросил: