Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры

Дора в тот день прихворнула — так, ничего серьезного. Легкая простуда. Но этого было достаточно, чтобы ухаживать за нею так, будто девочка, не ровен час, могла отдать богу душу. Дора лежала на кушетке в гостиной, и, когда Йозеф ненароком обронил, что собирается на почту — дело было к вечеру, — ему пришлось обещать, что он купит ей в бакалейной лавке несколько апельсинов. Обещание это он выполнил.

Во время ужина г-жа Тоблер то и дело поглядывала на кушетку и разговаривала с прелестной больной малюткой. Сильви смотрела во все глаза и даже рот раскрыла, словно размышляла о том, как же это некоторые умудряются так восхитительно болеть. Почему, собственно, сама Сильви не болела никогда? Не для нее это, что ли? Должно быть, природа поскупилась для нее этим замечательным состоянием? Или она чересчур ничтожна, чтобы простужаться? Вот было бы здорово, если б с нею хоть раз обошлись чуть помягче да поласковее. А Дора-то, Дора! Нет. Сильви с печальным удивлением смотрела на сестренку, будто была не в силах уяснить, как это Дора могла хворать столь мило.

— Вынь ложку изо рта, Сильви! Глаза бы мои не глядели! — сказала г-жа Тоблер. На лице ее в этот миг проступило двойственное выражение — милое и спокойное для Доры, хмурое и строгое для Сильви. Одновременно хозяйка бросила беглый испытующий взгляд на помощника: ну-ка, что там у него на уме, а может, и на языке? Но Йозеф с улыбкой любовался Дорой.

И немудрено: ведь люди предпочитают смотреть на красивое и изящное, а не туда, где весьма неаппетитно возят кофейной ложкой во рту, бесформенном и невыразительном.

Цветущее личико Доры очаровательно выглядывало из белоснежных подушек и перин, на которых, оставляя в пуху глубокие ямки, лежали в беспорядке принесенные апельсины. О, этот прелестный пухленький детский рот! Эти мелкие, но уже чуть ли не сознательно красивые и грациозные движения! Этот просительный, милый нежный голосок, эта доверчивость! Да, Дора, ты можешь доверять без опаски, навстречу тебе лицо матери всегда сияет добротою.

А Сильви… бедная горемыка. Разве этой девочке когда-нибудь вздумается просить, чтоб ей принесли из лавки апельсинов? Ни в коем случае. Она слишком хорошо знает, что, кого бы она ни попросила, в просьбе ей, скорей всего, откажут. Да и просьбы ее были вовсе не просьбы, а обыкновенная бормочущая зависть. Она просила, только когда Дора давно уже получила то, что хотела. Чтобы у нее у первой возникло какое-либо желание — такого еще не бывало. Желания Сильви сплошь были копиями; ее выдумки были не выдумками, а подражаниями тому, что приходило в голову Доре. Свежие мысли рождаются лишь в незамутненных детских душах, в забитых и презираемых — никогда. Подлинная просьба всегда первична, а не вторична, равно как и подлинное произведение искусства. Сильви же была вторична, третична и даже, может быть, семерична. Все, что она говорила, лепилось и выпекалось из ненастоящего теста, а все, что она делала, было лишено свежести. Сильви казалась дряхлой старушкой, в ее-то нежном возрасте! Какая несправедливость!

С минуту Йозеф, глядя на Дору, предавался таким вот размышлениям. Ведь, глядя на Дору, вполне можно было составить себе отчетливое представление о ее антиподе и тогда было вовсе незачем обращать испытующий и сравнивающий взор на Сильви.

До чего же грустно! Эти два неравных ребенка. От таких мыслей Йозефу было впору громко вздохнуть. Когда Дору взяли на руки, чтобы отнести в кроватку, он подошел к ней и так растрогался, глядя на это кокетливо-невинное существо, что не мог не поцеловать ее маленькую ручку. Этим восхищенным поцелуем он словно желал отдать должное обеим — и Доре, и Сильви. Но как, как он мог на деле доказать свою преданность Сильви? Увы, никак. Вот и попытался хотя бы мысленно сказать что-то утешительное и почтительное малолетней заброшенной горемыке, как бы вложил губами это невысказанное в руку сестринской любви и природного милосердия.

Г-жа Тоблер это заметила. И весьма одобрила. «Забавный человек, этот Марти! — подумала она. — Вчера вечером выбранил меня за Сильви, а теперь, изволите видеть, сам влюбился в Дору». Она благосклонно улыбнулась и сказала Доре, чтобы та как следует мыла руки, если хочет и впредь получать такие поцелуи, и засмеялась.

Сильви она с натянутой миной пожелала доброй ночи и сказала, что та должна лучше следить за собой и больше не давать маме повода для строгостей, тогда все будет в порядке. Просто беда, что ее вечно приходится одергивать и то и дело наказывать. В конце концов, она имеет право ждать от дочери послушания и хорошего поведения. Ведь Сильви растет, она уже большая девочка. Ну а теперь марш к себе.

Сначала тон этой краткой речи старался быть любящим, но потом, словно сочтя мягкость неуместной и невозможной, мало-помалу посуровел и наконец оборвался приказным «марш к себе».