Помощник. Книга о Паланке

Зарезать огромного серо-белого быка с черной мордой, со страшенными рогами, убить чудище, которых и ныне можно встретить в венгерской пуште, — работа, почетная для любого паланкского мясника, а уж Волент-то особенно почитал ее. Как раз здесь он мог продемонстрировать и свою силу, и ловкость, и ремесленную смекалку. Да, такое было большим событием в жизни мясников, но Волент смаковал его на свой манер, хотя что-то подобное происходило в таких случаях и на других бойнях города. Именно в этом находили свое воплощение взгляды паланкских мясников на силу, отношение к смерти, чувство достоинства, их презрение к гибели животного и в то же время уважение к его предшествующему бытию.

Волент быка всякий раз только оглушал, чтобы ошалевшее и разъяренное животное налетело головой на дубовую ограду бойни и мгновенно, словно по собственной воле, убило себя. Дело в том, что крупному рогатому скоту при убое надевали на голову кожаную маску без отверстий для глаз, снабженную длинным стальным клином, который вбивался животному в мозг ударом деревянного молота или топором; клин был длинный, проникал глубоко, животное гибло мгновенно и без звука.

Обычно легко раненный Волентом бык ничего не видел, кожаная маска закрывала ему глаза, он поднимал хвост, мычал, наклоняя голову с огромными рогами к самой земле и удивительно быстро для своего веса и размеров бросался вперед, на полной скорости врезался в забор, отталкивающий его, как биллиардный шар, и он падал с пробитым черепом и сломанной шеей. Удар иногда бывал столь стремительным, что от него содрогался весь дом и раздробленные обломки длинных рогов летели, как щепки, далеко через забор.

— Пан мештерко, этого черта уже ведут! Идите скорее, такого вы еще не видели, Волент-бачи тоже так говорит! — крикнул ученик, когда Речан вошел во двор. Мальчик стоял на кухонной табуретке и крепко держался за толстые доски дубового забора, словно боялся упасть на землю.

Мясник медленно и молча шел по двору, и ученик решил, что он его не слышал.

— Вот это будет да, правда, пан мештерко?! Волент-бачи говорит, что такой вираг[53] здесь еще не бывал!

Речан наконец кивнул мальчику в знак согласия, остановился возле забора и начал рассеянно скручивать сигарету. Ученик с любопытством и немного смущенно смотрел в лицо мастеру и никак не мог объяснить себе его рассеянности. Ведь он всегда по-доброму разговаривал с ним, даже немного баловал, берег от тяжелой работы, иной раз совал в карман мелочь или посылал матери кусок мяса, колбасу, сало, наказал жене купить ему кое-что из одежды, так что мать Цыги не могла хозяином нахвалиться.

Речан действительно был приветлив с учеником в большей мере, чем здесь было принято, так что Воленту это казалось очень странным, пока жена мастера не проболталась об истории с первым учеником. Цыги был мальчик ловкий; иногда немного наглый, как большинство городских подростков. Особого интереса к делу не проявлял, его больше интересовали машины, этим он пошел в отца, но выбирать он не мог. Цыги превращался в невысокого, но очень видного парнишку, как это часто бывает с метисами, и девушки уже заглядывались на него. Речан ему нравился, но как мужчина его привлекал скорее Волент, которому он старался всячески подражать, его натура была ему ближе, родственнее.

Из хлева, куда заперли быка, раздался хриплый мужской голос:

— Но-о-о-о, Палика-а-а, но-о-о, пошел, корова ждет не дождется, пошел… Тише-тише, а то получишь железякой по морде!

Из полумрака хлева показалась спина хозяина, за ней двигалась серая громада быка. Он выходил, прихрамывая, осторожно и тихо, болезненно мычал. Хозяин держал в одной руке короткую железную палку, в другой цепь от кольца, вдетого в ноздри быка. Прихрамывал бык потому, что сзади за ним двигался Волент, держа в руках веревку, привязанную к семенникам быка. Когда Волент немного сильнее тянул ее, бык дрожал от боли и спешил во всем подчиниться мяснику. Эта на первый взгляд лишняя жестокость была необходима: мясники знали, что предчувствие близкой смерти, запах бойни могли довести до безумия и самого покорного бычка, даже самую кроткую коровенку, запах двора и блеск странных мясницких инструментов казались животным настораживающими, пугали, и они спохватывались и рвались убежать от ножа.

А это был ветеран, великолепный экземпляр. Он выплывал из хлева медленно, как пузатый буксир из тумана. Сначала голова — широкая, словно бы деформированная от вечной похоти и грубой силы, серая, старообразная, выпуклые ноздри, грозди слюны, мощная, сведенная судорогой шея, холка, достигающая почти до перекладины дверей. Бык тяжело нес свои рога, у основания широкие, как копыта, и черные, как цилиндр машины. На концах они сужались, и на них были надеты большие шарики из красноватой меди.

Голова прошла, дверь была рассчитана и на такой размах рогов, на мгновение быка ослепил солнечный свет, он дернулся, замотал шеей, волнистой, как жесть шторы, но сразу же замычал от боли: хозяин дернул цепочку, а Волент веревку, бычьи ноздри, черные как сажа, сразу подпрыгнули.