Помощник. Книга о Паланке

Он был оскорблен. Это слово определяло все коротко и ясно. Оскорбление! Вот именно. В конечном счете в этом заключалась правда. Но правдой было и то, что перед лицом первого испытания он сплоховал, сплоховал непоправимо. За это Речан казнил себя денно и нощно. И даже не пытался сравнивать себя с другими мужчинами. Он и раньше-то охотно всем уступал но сейчас уступал уже потому, что больше не верил в себя. Это чувство завладело им. Первой почуяла это жена.

— Добрый вечер, — сказал Речан, войдя в производственный зал, и добавил: — Задремал что-то, какой-то я слабый нынче.

Волент поздоровался, улыбнулся и продолжал работать, стоя за длинным дубовым столом; лампа с эмалевым абажуром; и он, сопя, вытаскивал из мяса кости и бросал их в жестяное корыто.

Речан разделся и пошел точить ножи. Включил точило и внимательно правил свои золингенские ножи из серии прославленных мясницких инструментов, полученных в подарок от отца, мясника и немного авантюриста, который привез их из странствий по Америке и Германии. Этих ножей Речан не отдал бы, даже если бы перестал быть мясником: просто он считал их необходимыми и замечательными.

Из соседнего помещения тянуло аппетитными запахами топленого сала, горящего дерева, вареного мяса, перебиваемыми духом молотого черного и красного перца, лука, чеснока. И майорана. Оттуда тянуло теплом трех очагов: двух под котлами, одного в железной печурке, на которой Ланчарич готовил ужин.

Речан взял с вешалки на двери фартук, надел его, подошел к столу, опустил ниже вторую лампу, встал напротив Волента и принялся за работу.

Он работал быстро, орудовал ножом ловко, ведь практика у него была многолетняя, но всякий раз, когда взгляд его падал на руки Волента, он восторженно качал головой. Его помощник… этот действительно орудовал ножом, как китаец палочками, — неподражаемо. Он работал ножом более коротким, сточенным от долгого употребления, который, однако, предпочитал всем остальным. Его точные и резкие движения свидетельствовали о полной уверенности, и мясо ему как бы само поддавалось, кости будто сами по себе выпрыгивали из него и падали на доску стола чистые, голые, почти без волокон. Этой удивительной уверенности и ловкости ему пришлось учиться долго и упорно, ибо крепкие запястья, проворные и неутомимые, как винты дробилок, у него были буквально усеяны десятками шрамов, кое-где с белыми точками швов. Шрамы свидетельствовали и о том, что он начал работать слишком рано. Слишком рано, говорил он сам, пришлось ему стать мясником, хотя он мечтал об этом с детства. Он не жалел своих рук, наоборот, гордился, что они получили столько ран, превратившись в совершенно точные и надежные инструменты. Это только с виду неказистые лапы хищника. Разве это не руки лучшего мясника Паланка? Разве вид их свидетельствовал о том, что он воровал? Нет, он много и тяжело работал. К тому же такие вот мужицкие руки нравятся женщинам, он заметил это уже тогда, когда служанка Кохари, бывало, с какой-то особой нежностью и волнением засовывала их себе под юбку и зажимала между горячими ляжками, чтобы немножко погреть, и через несколько мгновений у нее влажнели глаза.

Когда Волент заметил удивленный и восхищенный взгляд мастера, он раздул ноздри и чуть стиснул зубы, ибо со своей спесью он не мог справиться так легко, как с ножом и мясом. Они работали молча, лишь изредка перекидываясь словечком. Потом Речан счищал с костей мясо для колбас один, потому что Волент ушел к котлам процедить вытопленное сало в четыре синих эмалированных бидона, в каких в те годы хранили смалец, а потом начал готовить ужин, который с удовольствием предвкушал и мастер; Волент умел порадовать людей вкусно приготовленной едой.

Когда Речан узнал Ланчарича поближе, ему стало понятно, почему его помощник не мог допустить, чтобы Кохари, его бывший мастер, или кто-либо другой повредил, а тем более уничтожил оборудование мясной. Это был мясник, какой не часто родится: без своего ремесла он бы не мог жить. Речан со временем понял и то, почему Волент не мог бежать вслед за Кохари. Паланк удовлетворял его своей смешанностью и разнородностью — словом, атмосферой. В нем были представлены не только почти все нации старой монархии, но и потомки давнишних и недавних пришельцев из Болгарии, Германии, России, Турции, Италии, Англии, Франции, в городе жило несколько армян и даже один араб. Разумеется, сейчас больше всего было словаков и чехов, затем венгров, болгар, сербов и хорват. Все они были паланчанами, и здесь смешались не только они, но и их кухни.

Паланкскую кухню Ланчарич считал лучшей в мире, а себя — ее первейшим знатоком. Он утверждал, что знает все гастрономические секреты Паланка, что освоил все его кухни, так как с рождения жаждал узнать о еде все; он прекрасно запоминал, где и как готовят, чтобы в один прекрасный день приготовить лучше всех.