Помощник. Книга о Паланке

Некоторое время они еще смаковали эту историю, потом вместе пошли на кухню узнать, прогладила ли служанка Маргита им блузки. Видно, куда-то собиралась. Этот поход их возбуждал, оттого они с таким смаком и щебетали.

Новая жизнь в Паланке воодушевляла их, они гордились своим новым положением и охотно меняли то, что люди подразумевают под словом тон. Новый казался им свободнее, изысканней, они были в него влюблены, им хотелось жить веселее. Благодаря этой перемене они находили себе все более увлекательное общество. Волент только и делал, что хвалил их, своим, мол, поведением они поддерживают доброе имя своего дома и мясной отца, а Речан никогда ни в чем их не упрекал, поначалу перемена, происшедшая в них, ему даже нравилась.

А они превратились в настоящих актрис. Да еще каких! Речан заметил, что они стали более разговорчивыми, все время тараторят, с раннего утра до позднего вечера учатся вести беседу, чтобы не отставать от женщин своего нового круга.

Беспрерывно кого-то осуждают, что свидетельствует об их растущей зависти и неудовлетворенности, а также о том, что они не слишком твердо уверены в себе. О людях судят по настроению, если беседуют не друг с дружкой, то любят щеголять модными в городе словечками, разноязыкими, сочными, но пока еще чуждыми их ушам, так что они частенько в них комично путаются и ошибаются. Главным предметом пересудов являются дела имущественные, часто вспоминают о церкви, развлечениях, вечеринках, чужих бедах и скандальных историях. Собственно, они не разговаривают, а злословят, словно не получили еще достаточно внимания со стороны прочих. О бедности других они распространяются с особым усердием, как победители, люди состоятельные и пресыщенные. Подлинное, скрываемое или мнимое богатство соседей и видных паланчан может служить предметом воркотни на все послеобеденное время. По утрам они спят теперь дольше, потом плотно завтракают (частенько в кровати), до десяти околачиваются дома, потом наряжаются и отправляются то к портнихе, то к фодрасу, как здесь называют парикмахера, или по магазинам, лакомятся в кондитерской или заходят в гости к приятельнице. После сытного обеда почти всегда ложатся вздремнуть, а после сна их ожидают другие заботы. Вечер всегда посвящается хорошему обществу.

Речан обычно возвращался домой позже, чем сегодня, иной раз уже вечером, а то и ночью или на рассвете, кроме тех дней, когда он здесь обедал с Волентом и учеником Цыги, в комнаты не заходил и знал, чем они целыми днями заняты, только со слов служанки Маргиты. Сами они с ним ничем не делились, тем более не говорили ему, что часами репетируют перед зеркалом. Служанка любила изображать их и без зазрения совести высмеивала.

Прошлый раз на кухне Маргита изображала ему со злорадным смехом некоторые их репетиции: как они учатся ходить в туфлях на высоком каблуке (она показывала это в башмаках, отчего получалось вдвое комичнее), гуляя по улице, постоять с кем-то и поболтать, не тряся при этом головой, не вертясь, не размахивая руками и не жестикулируя, позволяя себе разве что поднять руку на уровень желудка, учатся стоять прямо, а не расставив ноги, не топтаться, не сутулиться, говорить солидно, со значением, глядя в глаза с видом понимающим и информированным.

Маргита изображала, как Речаниха одергивает дочь, чтобы та при ходьбе не фехтовала правой рукой, потом как дочка учит мамашу манипулировать зонтом.

Речан терпеливо смотрел на служанку, но не смеялся, хотя и не протестовал. Он догадывался, что она высмеивает их не зря, но в глубине души был на их стороне. Если вдуматься, то как им быть, если они хотят, чтобы везде, куда бы они ни пришли, не возбуждать насмешек паланчан? Люди в городе действительно держатся иначе, чем у них в деревне, в горах. Там почти никто не придавал этому значения, но здесь совсем другое. Прежде всего он думал о дочери. Ей в Паланке выходить замуж, начинать самостоятельную жизнь, поэтому она не может быть посмешищем для здешних горожан, не может отличаться от них, иначе они не примут ее в свой круг. У Маргиты, говорил он себе, другие заботы, вот ей и вольно смеяться, но, кто знает, очутись она вдруг на их месте, захотелось ли бы ей быть среди новых для нее людей белой вороной. Несправедливость ранит, он это знал. Но на нее совсем не обижался, такой уж он был, в конце концов, именно Речан мог в этом доме лучше всех понять ее, и ему даже в голову не приходило одергивать служанку. От кого бы он тогда узнал о жизни в этом доме? К тому же он немного и жалел эту женщину. Как и себя, впрочем.