Помощник. Книга о Паланке

Медленным, плавным движением обнажая светлые нежные волоски подмышки, Нела обнимает корзину сильной стройной рукой с заметными кружочками от оспы, встает на пальчики под веткой ближайшего дерева, поднимает ее свободной рукой над своей светловолосой головкой, более светлой, чем цветы на этой ветке, смотрит на крону каштана, переходит к следующему шнуру, мягко ступая по траве, подходит к белоснежным спальным простыням, которые вздувает ветерок… понемногу начинает возноситься все выше и выше, ее движения в воображении Речана все более замедляются, на миг она застывает над травой, ее волосы, золотистые, как сноп спелой пшеницы, развеваются на ветру, медленно, как будто нехотя, она оборачивается к нему, сонно усмехается, жмурится от солнышка, исчезая на мгновение в его сиянии, что-то весело, но и слегка вызывающе кричит ему и уже опускается стройно, плавно, все медленнее, слегка неловко, падает в густую, мягкую траву, потягивается, спокойно дышит, юбка закрывает, прячет теперь ее сильные ноги цветным розовым покрывалом, она раскидывает руки… белые простыни вздувает ветерок…

Речан очнулся. Кто-то окликает прачку из-за забора. Голос ему знаком. Да это аптекарь Филадельфи. Вечно бегает за ней, надоедает, преследует.

Когда-нибудь он на этого типа донесет!

Прекрасное видение исчезло, и у него теперь точно такое чувство, как тогда, когда мальчиком он бежал по лугу и наступил босой ногой на косу.

Он только робко мечтает об этой девушке. Он думает о ней почти как старший брат или отец. Ему хотелось бы посидеть рядом с ней, облокотиться о дерево и слушать ее. Она бы что-нибудь рассказала ему… он снял бы свои тяжелые сапоги, босиком побродил бы по свежей траве, потом лег бы, вытянулся и заснул. Если она ему и снилась, то по большей части у ручья, где-то в лесу, утром, на заре. Чаще всего так, хотя бывали и более откровенные сны.

Он мечтал о нежности и холодном ручье, прозрачном и чистом.

Он не мог привыкнуть к враждебности своей семьи, как все еще не привык и к южной духоте, тучам мух, пыли, к странному и грустному южному пейзажу, бесконечному, монотонному лягушачьему концерту, который вечер за вечером долетал сюда со стороны болот вместе с тучами комарья.

На этих улицах было немало мужчин, которые из-за Нелы не могли спокойно сидеть на месте и думать о собственных женах.

— Выходит, с тобой, божий человек, каши не сваришь…

Он судорожно повернулся к лестнице. Там стояла жена.

— Что я, белены объелся? — набросился он на нее. — Не допущу, чтобы меня упрятали в каталажку! Чего ты злишься? По-моему, у тебя есть все, так что оставь это и уймись! Ох, уж больно высоко вы метите! А в котором часу, интересно бы узнать, вы вернулись с этого… с курорта? Мне что, в этом доме уже ни о чем не говорят?

— Подожди, придет время, — ответила жена спокойно, хотя кипела от злости, — и тебе действительно ничего не будем говорить… а то ты сразу начинаешь прыгать, будто тебя кольнули в задницу. Значит, опять начинаешь… Опять, значит, показал, что ты хозяин, опять показал себя… А почему тебя волнует, где мы с Эвой были? Да, нам приходится одним бывать на людях… ты ведь даже не соизволишь прилично одеться… а позорить себя, Штевко, мы не позволим. Я это уже говорила тебе. Так что вернулись мы, милок, ночью, потому что нам было весело. Не волнуйся, мы были там с подругами. Не бойся, я за дочерью присмотрю получше, чем ты. А что? По-твоему, я должна сидеть дома в четырех стенах и дожидаться, пока сюда забредет какой-нибудь зятек? Или ходить вместе с тобой?.. — Она показала на его одежду. — Ты бы пошел с ней вот в таком виде?

— Ну ладно, ладно… Мне что, ходите, развлекайтесь, но возвращаться ночью?! И мне ни слова!

— Тебя, кажись, снова забирает твоя мерзкая хворь? Снова начинаешь ревновать, а? У тебя, что же, мало было из-за этого неприятностей? Ты опять готовишь дочке новую беду? А? Опять тебе захотелось?

— Да, говорю тебе… хватит, уймись, — отозвался он, больно задетый намеком, — поразвлечься надо, только прилично… прилично… а так я, ты ведь сам знаешь, ничего против не имею, ходите…

— Ну так чего же ты хочешь?

— Хочу, чтобы мы здесь жили достойно. Как когда-то, когда про меня говорили, что я торговец, с которым в честности никто не сравнится. И вы с Волентом не будете больше водить меня за нос и кормить баснями. Я не желаю все время жить в страхе. Теперь я за всем следить начну сам.

— Добро, — сказала жена совсем спокойно, почти равнодушно. — За чем ты хочешь следить? Волент плохо торгует?

— Плохо? Этого я не говорил…

— Или я плохо веду бумаги? — Речанова не поддалась панике. — Наши счета, мой дорогой, может самый что ни на есть дотошный налоговый инспектор вертеть хошь так, хошь этак, как ему вздумается. А в общем, можешь с бумагами возиться сам, посмотрим, как это у тебя получится. Сделай одолжение.