Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Об этих незаурядных личностях ходили легенды. Многие с упоением рассказывали, что к владельцу коллекции спичечных наклеек Щукину приезжал из Москвы американец-турист и предлагал в обмен чуть ли не виллу на берегу Атлантического океана.

Стряпков тоже принадлежал к этим легендарным личностям.

Кроме тайного коллекционирования советских денежных знаков в большом количестве, Стряпковым владела еще одна страсть — фотография. Из своего «ФЭДа» он выжимал максимум возможного и делал такие снимки, что все ахали.

И еще он славился как исключительный едок.

Кузьма Егорович ел все. Ел часто. Ел утром. Ел днем. Ел вечером. Ел ночью. Ел много. Его вполне устраивал такой порядок насыщения: селедка, суп, котлеты, маслины, зеленый лук, мороженое, кислая капуста, кофе, селедка, суп. Он мог все это уничтожить в обратном и в алфавитном порядке. Не употреблял он только одного — моченых яблок. Один вид блекло-зеленой антоновки вызывал у него тошноту, и он сразу бледнел. По этой ахиллесовой пяте хотя и редко, но все же бил Каблуков.

Как-то Костя Лукин, счетовод горпромсовета, ровно неделю записывал все проглоченное Стряпковым на людях и, как в меню, проставил против каждого продукта цену. Раз пять он пересчитывал итог — получалась невероятная сумма, вдвое превышающая заработок Стряпкова за эти дни.

На расспросы, из каких источников Кузьма Егорович покрывает дефицит, лидер краюхинских чревоугодников пробормотал что-то несуразное о наследстве, полученном после сестры.

* * *

Вылив в себя три стакана молока и впихнув батон белого хлеба, Кузьма Егорович хлопнул по собственному лбу и полез в средний ящик стола, приговаривая:

— Какой же я идиот!

Он извлек из свертка два свежих огурца, крупную помидорину и вареные моркови-каротели. И снова началось священнодействие. Стряпков не торопясь разрезал огурец на половинки, посолил, потер одну половинку о другую. На тарелку капнул сок. Так же не торопясь, он разрезал помидор, поперчил, посидел, не сводя глаз с благоухающего натюрморта, и набросился на еду, откусывая солидные куски черного хлеба. Все исчезло в его утробе за несколько секунд. Бережно, стараясь не пролить ни одной капельки, Стряпков выпил с тарелки сок, подобрал крошки и принялся за морковь.

— Витамин «Д». Укрепляет кости. Способствует росту…

Насытившись, он вступил в беседу с Каблуковым.

— Я вчера вечером опять вашего Васю с Зойкой видел. Воркуют голубочки. Она ему головочку на плечико, а он ее, извиняюсь, за талию…

Каблуков, щелкнув счетами, буркнул:

— Просил бы в дела моей личной семьи не вмешиваться…

— Я вмешиваюсь не в вашу личную жизнь, а забочусь о дочери моего друга товарища Христофорова…

* * *

Странные отношения сложились между Каблуковым и Стряпковым.

Яков Михайлович презирал Стряпкова за обжорство и полное, как ему казалось, равнодушие ко всему, что не относилось к продуктам питания.

Кузьма Егорович терпеть не мог Каблукова за его самонадеянность, желание казаться умнее всех, за любовь к непонятным изречениям.

Каблуков, постоянно и внимательно читавший газеты, насмехался над Стряпковым. Случалось, между ними пролетал тихий ангел, и тогда Яков Михайлович, сверкая очками, спрашивал:

— А ну-ка, ответьте, какой сейчас политический строй в Англии?

Стряпков, не моргнув глазом, уверенно брякал:

— Демократическая республика.

Каблуков даже не смеялся, он выдавливал звуки, скорее напоминающие рыдания.

Стряпков, чувствуя, что попал впросак, вносил поправку:

— Там эта… как ее, свобода совести и вероисповеданий.

Каблуков ложился грудью на стол.

— Я умру от этого знатока! Там король, Стряпков, король.

— Не врите. Королей теперь нигде нет.

— А в Иране?

— Там шах. В Москву приезжал. Жинка у него ничего, чернявенькая… — И, не желая оставаться в долгу, ехидно спрашивал: — Вы лучше расскажите, что такое сальдо? Отвлеченные средства? Куда вы занесете незавершенку — в актив или в пассив?

Такие тихие минуты случались редко. Чаще они спорили из-за пустяков, и как в уличной драке трудно найти инициатора, так и в их спорах все сплеталось в клубок.

В одном они были единодушны — никому не позволяли усомниться в полезности, больше того — в жизненной необходимости занимаемых ими должностей. Между собой они часто спорили — какой сектор важнее: гончарный или стеклянной посуды и тары.

— Что у вас, товарищ Каблуков? Чем вы занимаетесь? Граненые стаканчики! Пивные кружки! Ламповое стекло! Что еще у вас в ассортименте? Все!

— А у вас, — возражал Каблуков. — У самого-то что? Кринки — раз. Горшки — два. Цветочники — три. Уроды ваши — четыре. Ах, извините, ночные горшки… Вот чем вы занимаетесь.

Оба они только «занимались», работали другие. Стеклодувы выдували бутылки, штамповали стаканы, гончары покрывали глазурью кринки и обжигали горшки. В артельных мастерских горпромсовета шили обувь, одежду, сколачивали бочки, варили квас, вязали чулки и носки — изготовляли много полезных вещей, а Каблуков и Стряпков два раза в месяц «осуществляли руководство».

Первый раз это происходило в конце месяца. То и дело раздавались пулеметные очереди больших конторских счетов. Каблуков все проверял на слух: