Понты и волшебство

Никто, кроме священников, не верит в легенду о непорочном зачатии. Кто-то подводит теоретическую базу под чудеса, сотворенные Иисусом. Математики, ехидно потирающие свои логарифмические линейки, подсчитали точные размеры Ноева ковчега, получили его объем и взялись утверждать, что он не мог вместить все имеющиеся на земле виды животных даже в единственном экземпляре, не говоря уже о парах. Никто, кроме далай-лам, не верит в новые воплощения Будды. И даже шахиды только прикрываются Кораном, скрывая за религией тягу к насилию ради насилия и жажды наживы.

К чему я веду?

Веры практически не осталось.

Продвинутые дети перестали верить даже в Деда Мороза. Их не проведешь, они знают, что на самом деле подарки им покупают мама и папа, а вручает нанятый за деньги не совсем трезвый человек[25].

И непонятно, почему принято считать, что рай должен находиться прямо у нас над головой, а ад – под ногами? А как насчет других измерений и параллельных миров? В параллельные миры сейчас верит куда больше народу, чем в рай. Почему бы теологам не разместить рай там? По крайней мере, это может вернуть часть верующих в лоно церкви.

Зачем нам вера? – говорят скептики. Если загробная жизнь существует, мы попадем туда и без веры, а если нет… Что ж, тогда мы были правы, не так ли? Но в глубине души они не испытывают бравады, которую готовы демонстрировать на публике. Наедине с самими собой им тоже хочется, чтобы было хоть что-нибудь, чтобы был хоть какой-то смысл в существовании разумного куска протоплазмы, именуемого человеком.

Отрицая веру в богов, цивилизованный человек изобретает себе новые культы. Ведь что такое коммунизм, как не попытка построить рай на Земле, коли уж на небесах все обломалось?

Как следует из их не воплотившейся в практику теории, оммунисты равны между собой. Мертвые тоже.

Страны третьего мира искренне считают, что рай находится в США. Американцы уезжают в Тибет в поисках смысла. Диктаторы всего мира уверяют, что рай в их стране, и для них это действительно так. Рай там, где нас нет, уверяют русские. Что ж, теперь мы есть практически везде.

Цель существования религий всего мира в том, чтобы избавить рядового обывателя от страха смерти. Избавившись от страха смерти, обыватель начинает жить и превращается в человека.

Я не боялся смерти и не верил в Бога. В Бога, как в сверхразум, вездесущий, наблюдающий, всевидящий и всемогущий. Мне были ближе законы кармы, которые гласят, что человек сам определяет свое будущее. Своими делами. Своими поступками. Своими мыслями.

Я не верил, что Бог – это существо.

Но, будучи между жизнью и смертью, валяясь в забытьи после удара Пожирателя Душ, я встретил кого-то, очень на него похожего.

Я стоял посреди НИГДЕ. А может быть, и не стоял, потому что под ногами было НИЧТО.

НИЧТО и НИГДЕ не имели цвета, звука, расстояния. Не имели объема, света, текстуры. Даже не вакуум. Просто НИГДЕ и НИЧТО.

Он возник передо мной без всяких театральных эффектов. Его не было, а потом он стал. Время не имело значения, потому что мы были в НИКОГДА. Он не был благообразным старцем, белоснежным голубем или пылающим кустом, его вид не повергал в трепет и не заставлял уверовать. Он просто был.

Мужчина моих лет, стройный, подтянутый, в спортивном костюме «Найк», заменившем белый балахон. На ногах у него были кроссовки той же фирмы. Хорошее лобби у корпорации в высших сферах, подумал я. Тут они и «Рибок» и «Адидас» обскакали. Бороды у него не было, печали и особой мудрости в глазах тоже.

– Привет, – сказал он.

– Привет, коли не шутишь, – сказал я. – Где я?

– НИГДЕ.

– Я мертв?

– Здесь и сейчас?

– Нет, вообще. А что, есть разница?

– Здесь и сейчас никто не жив и не мертв, потому что здесь НИГДЕ и НИКОГДА, – сказал он. – Так что разница есть.

– А вообще?

– Вообще ты жив, – сказал он. – Наверное, для того, чтобы описать твое состояние, человек бы употребил слова «чуть жив». Но для меня эта разница ускользает. Все люди «чуть живы», с моей точки зрения. Жизнь – это преходящее состояние, лишь смерть постоянна для вашей формы жизни.

– Такова официальная точка зрения?

– Такова моя точка зрения, – поправил он.

– Ты кто? – спросил я.

– НИГДЕ и НИКОГДА я – НИКТО.

– А вообще?

– У меня много имен.

– Назови хотя бы одно.

– Нет смысла.

– Почему?

– Потому что я его не вижу.

– Хорошее объяснение, – одобрил я.

– Я не даю объяснений.

– Я ценю это качество… в людях. А то все, кому не лень говорить, готовы объяснять все всем, кому не лень слушать.

– Ты – циник. Это хорошо.

– Почему?

– Я не даю объяснений.

– Замечательно. Тогда зачем ты здесь?

– НИГДЕ?

– Да. Зачем ты НИГДЕ?

– Я наблюдаю.

– За мной?

– Вообще.

– И что ты видишь?

– Разное. Вижу тебя.

– И как я тебе?

– Ты колеблешься. Ты сомневаешься.

– Я – человек. Людям свойственно сомневаться.

– Это делает их жизнь невыносимой.

– Возможно. Но всегда уверены в своей правоты лишь идиоты.

– И гении.

– И тираны.

– Ты – циник. Это хорошо.

– У меня бред?

– Что такое жизнь, если не бред?

– Что?

– Жизнь – это болезнь, от которой есть только одно лекарство. Жизнь – это игра с известным заранее результатом. Жизнь – бред.

– Ты ответишь на мои вопросы?