Попаданец. Комплект из 4-х книг

Куусинен был уже научен опытом предыдущих подарков, и потому тут же принялся вертеть подарок в руках, ища необычные дополнения к ножу.

– Верной дорогой идете, товарищ, – засмеялся Белов. – Вот тут…

В рукоятке оказался ствол калибра 7,62, под патрон ТТ.

– Надежный НРС[118]

, – сообщил Саша. – Перезаряжается выниманием ствола из рукоятки. Когда-то… В общем, надежная игрушка…

– Спасибо, – искренне поблагодарил Куусинен. – Мы такими потом вооружим наших ребят, которые в Суоми пойдут. Им пригодится…

– А тебе, товарищ Христо, вот это… – Александр достал из чемодана «Вальтер Модель 6». Металл пистолета был фосфатированным, поэтому выглядело оружие весьма импозантно: коричнево-золотого цвета, с толстым цилиндром глушителя. – Тут вроде необычного ничего нет, но и такого тоже ни у кого нет. Затвор громче щелкает, чем выстрел… – Он чуть не силой впихнул пистолет в руку отнекивающемуся Боеву. – Бери, Христо, бери. Себе мастрячил, да он мне малость не по руке…

– …Товарищ Сталин, – Белов, чуть запыхавшийся, улыбавшийся во всю ширь лица и явно довольный хорошо сделанным делом, стоял на пороге кабинета. – Разрешите доложить!

Белов внутренне ожидал всякого. И разноса с последующей отправкой в места тихие и спокойные, и просто головомойки, и вообще ожидал всякие ужасы. Но тем не менее ни о чем не жалел. Не будет в этой истории концлагерей и газовых камер, и вообще много чего. Так что он вполне был готов заплатить за успешность этой операции жизнью.

Но Сталин не кричал. Он спокойно и размеренно высказывал, что он думал по вопросу дисциплины Александра и некоторых других несознательных товарищей.

Когда Иосиф Виссарионович сделал паузу, чтобы ответить на телефонный звонок, Александр поспешил перехватить инициативу.

– Товарищ Сталин, дайде, я, когда писал о Великой Отечественной, наверное, не все или не так расписал. – Он твердо взглянул в тигриные глаза вождя и продолжил: – Хочу рассказать про один эпизод. Когда фашисты взяли в блокаду Ленинград, там начался голод. Возили продукты и самолетами и машинами по льду Ладоги, но огромному городу этого, конечно, было мало. И люди просто умирали от того, что им было нечего есть. Приходит мама домой, а дети уже окоченели. Или дети просыпаются, а мама – нет. Восемьсот семьдесят два дня голодного ада, под бомбежками. Погибло тогда полтора миллиона человек. В основном детей, стариков и женщин. Их просто заморили голодом эти… цивилизованные европейцы. Хотите, процитирую на память дневник Тани Савичевой, которая записывала, когда умирали ее родные? День за днем, смерть за смертью. – Он прикрыл глаза: – «Женя умерла 28 декабря в 12 часов утра 1941 г. Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 г. Лека умер 17 марта в 6 часов утра 1942 г. Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 г. Дядя Леша 10 мая в 4 часа дня 1942 г. Мама – 13 мая в 7 часов 30 минут утра 1942 года… Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня…» – Он снова открыл глаза и в упор посмотрел на Сталина ТАК, что тот невольно отвел глаза. – Да если бы я мог, то не взорвал эту нацистскую нежить, а насадил на колья и расставил по всей Европе в назидание. Нелюди… – Александр процедил это слово сквозь зубы. – А заморенные пытками, голодом и издевательством миллионы наших пленных бойцов? А газовые камеры и мыло из человеческого жира? Я бы, товарищ Сталин, их зубами рвал.

– А эта, Таня Савичева? – Сталин, сжав руку так, что побелели костяшки пальцев, поднял тяжелый взгляд на Сашу.

– Она тоже умерла, дайде. Ее эвакуировали, но спасти не смогли. Туберкулез, да еще ослабла от голода. Ей было всего четырнадцать…

Сталин молчал долго. Минут двадцать он стоял у окна, потягивая трубку, не замечая, что табак давно прогорел. Потом вздохнул и, пристально посмотрев на Александра, кивнул на стул.

– Давай рассказывай, как там было?

Рассказывать Белов-Ладыгин умел, и на сорок минут Сталин выпал из мира, переживая все перипетии Александровой эпопеи.

В конце рассказа Сталин, внимательно поглядывая на Белова, начал неторопливо набивать трубку, явно принимая какое-то важное решение.

– Значит, так, швило[119]. Дело ты сделал, конечно, важное и нужное. И я об этом не забуду. Но эту партизанщину ты брось. Хватит! Ты подумал, что я Тату скажу, если тебя не станет?

– Я русский солдат, дайде, – Белов упрямо вскинул голову. – Я давил и буду давить всякую сволочь, пока живу, и даже после смерти. Иначе просто не могу.