Попаданец в группу Дятлова

В лаборатории уже никого не было, последней, наверно, ушла уборщица Клава и, конечно, не выключила свет. Если бы попытка удалась, свет так и остался бы гореть, а это недешево. Надо будет сделать ей выговор.

Архип вспомнил все те маленькие и большие проблемы, сплетни, выплывшие из небытия после его назначения. В лаборатории поселился стойкий дух снисходительности. Снисходительности по отношению к нему, Архипу. Конечно, напрямую никто не говорил об этом, однако во взглядах, жестах, случайных, казалось бы, не относящихся к делу, фразах проскальзывало, нет, не недоверие, а неполная уверенность в том, что именно Архип должен был убить Сталина. Безусловную поддержку он ощущал лишь от молчаливой, похожей на мышку, Нади, но та, он догадывался, была тайно в него влюблена.

Споры вызывали даже те мелочи, которые при других покушениях не воспринимались всерьез. Кирилл, например, ни с того ни с сего начал доказывать, что Архип должен непременно выучить немецкий язык, хотя для какой цели — объяснить не мог, и в конце концов, опять же ни к селу ни к городу заявил, что его прадед погиб в лагерях. Ярополк подходил к делу, как всегда, скрупулезно и заставил Архипа выучить поименно всех членов партийной верхушки. Но и в Ярополке, которого Архип втайне считал человеком гениальным, проскальзывала язвительная нотка: «А почему, собственно, ты?».

И подготовка длилась как никогда долго: четыре с лишним года. Агентурная сеть в тридцатых годах еще только создавалась в лаборатории и, по сути дела, покушение Архипа было дебютом, от которого в дальнейшем зависело многое. Агентами занимался Кирилл, и, надо было признать, он великолепно справлялся со своей работой. В первый же год он вышел на начальника кремлевского гаража Иноненко — судя по всему, человека решительного и надежного. Архип долго разглядывал фотографию — темные глаза, жесткая линия губ, упрямый подбородок. Отчего-то Архипу казалось, что в тридцатых годах все люди были друг на друга похожи, — все были жесткие.

Выйти на шофера — этот креатив принадлежал, конечно, Ярополку. Однако он, что было не совсем, а вернее, совсем на него не похоже, вместо реальной подготовки больше занимался какой-то метафизикой — личностью Сталина, заставлял меня читать книги — написанные им и о нем. Ярополк видел в вожде тайну, разгадать которую не мог, — хоть лбом о стенку. За всеми зверствами он чувствовал нечто, гораздо более зловещее, нежели сами зверства. Кирилл за спиной Ярополка крутил пальцем у виска и говорил с презрением: «Утоп наш Ярополк в кабале». Нужно сказать, что они друг друга недолюбливали. А впрочем, лабораторные крысы редко способны на любовь.

С позиции разума Архип не во всем соглашался с Ярополком, однако мрачный цинизм Кирилла отвергал не разумом, а сердцем. Глядя на портрет вождя народов, Архип думал, вернее, чувствовал, что тайна есть, и временами ему казалось: хвостик этой тайны виден — только ухватись.

За время подготовки он выслушал много наставлений и просьб относительно речи — тех слов, что должен услышать деспот перед смертью. Надя, стесняясь и краснея, подошла к нему и попросила сказать Сталину, что в аду его ждут убитые им младенцы. Почему младенцы, да еще и в аду, этого она объяснить не смогла и оттого еще более смутилась. Архип давно уже подумывал уволить Нину, так как терпеть не мог влюбленных девиц на рабочем месте, однако он знал, что на руках у девушки больная престарелая мать, и — рука не поднималась.

Речью больше занимался Ярополк, и, как казалось Архипу, подошел он к этому важнейшему делу вполне рационально. Многим палачам — на грани раскаяния и преклонения перед совестью — больно слышать перечисление их грехов и «аз воздам», хотя они и сами прекрасно знают дела рук своих. В Сталине была черта, выводящая его из этого ряда. Он казнил, веря в то, что должен казнить. Ярополк построил речь на решениях двадцатого съезда, а также на крахе СССР и коммунизма. Это жестоко. Но Ярополк, возможно, имел право на жестокость — его прабабка была замучена в застенках НКВД.

Пытаясь оправдать свое назначение, Архип перелопатил архив лаборатории, доступный архив Интеллектуальной Библиотеки, однако не нашел ни малейшего намека на то, чтобы кто-нибудь из его родственников пострадал от сталинского режима. Напротив, его прапрадед прожил свою мещанскую жизнь в городе Калуге и не слышал о застенках, пытках и расстрелах. Архипу пришлось удовлетвориться фактом убийства его любимого поэта Николая Семеновича Гумилева. Архип питал слабость к литературе и оттого-то его не особенно ценили в лаборатории. И Кирилл, и Ярополк — люди предельно рациональные, твердые, как каменные глыбы, считали Архипа хлипковатым.