Попаданец в группу Дятлова

— Джо, — разочаровано протянул Ларри. — Ну, что ты стоишь, как памятник Великому. Двигайся, чувак, двигайся! Кам он!

Грегори снова подал. Ларри, сложив руки сердечком, отбил мяч. Филипп, высоко выпрыгнув, выстрелил. Мяч врезался в песок.

— Два-ноль!

— Постойте, — Грегори подошел к мячу и поставил на него ногу. — Джозеф, подойди.

Джозеф, неловко улыбаясь, приблизился.

— Грегори, я… в общем, неважный игрок.

— Сними футболку.

— Что?

— Почему ты играешь в футболке? — отчеканил Грегори, глядя в голубые глаза Джозефа.

Краска бросилась в лицо Джозефу, его руки непроизвольно поднялись, словно бы защищая грудную клетку.

— Мне так удобней, Грегори.

— Что?

— Мне так удобней играть.

— Чушь, — лицо Грегори стало злым. — Мы же играем с голым торсом. И что это такое, — он ткнул пальцем в мокрые круги подмышками Джозефа. — Сними футболку.

Джозеф отступил на шаг.

— Парни, — пробормотал он, растерянно поводя глазами. — Я, пожалуй, пойду.

Грегори сплюнул на песок.

— Ты никуда не пойдешь, пока не снимешь футболку. Если не снимешь сам, мы поможем. Чак, Ларри.

Парни подступили к Джозефу с двух сторон, тот побледнел.

— Хорошо.

Джозеф вскинул голову, глядя прямо в глаза Грегори.

— Хорошо, я сниму футболку.

Крикнула, пролетев, чайка. Затем особенно четко прозвучал звук прибоя.

Джозеф зацепил пальцами край футболки (желтой, выгоревшей на солнце) и снял ее.

— Твою мать!

— Что это за хрень?

Лицо Грегори искривилось от омерзения.

— Что это за хрень, тебя спрашивают?

Джозеф прикрыл руками грудную клетку, проговорил, заикаясь и делая горлом такие движения, будто бы он хотел пить:

— Это pectus excavatum. Я не виноват, парни, я таким появился.

— Ну-ка, убери руки.

Джозеф захныкал, как младенец, и отвел руки в стороны. Его грудная клетка была вогнута вовнутрь, словно она была пластилиновой.

— Ублюдок, — ахнул Чак.

— Я так и знал, — отозвался Грегори.

Джозеф стоял, раскинув в стороны руки. Ветер трепал светлые, хрупкие волосы, микроскопические капли блестели на бледном лбу.

Грегори размахнулся и ударил Джозефа по лицу. Из рассеченной брови на песок хлынула кровь. Кто-то сзади толкнул Джозефа, и он упал. Удар босой ногой в грудную клетку — это не так больно, чем, если бить ногой, обутой в сапог, но и этот удар заставил Джозефа захрипеть. Он скрючился, как младенец в эмбриональной жидкости, ожидая новых ударов.

Но ударов не последовало. Кто-то схватил его за ногу и поволок по песку.

— Эй, Грегори, глянь сюда.

Ногу Джозефа освободили, и он остался лежать, обхватив голову руками.

Джозеф представил, что все это произошло не с ним. Это не он встретил парней, работающих в Башне, это не он играл с ними, это не он ублюдок с pectus excavatum… Это не о нем говорят сейчас красивые люди с пляжа, выкапывая в песке яму рядом с крупным серым валуном.

Джозеф вскочил на ноги и побежал. Побежал, что было сил по песку, задыхаясь от ветра, от страха, от осознания собственной неполноценности. Но его догнали, сбили с ног, потащили по наждачному песку.

Машина на воздушной подушке бесшумно рванула в сторону города, над которым возвышалась Башня. Четыре абсолютно одинаковых на лицо парня вальяжно расположились на дорогих кожаных сиденьях. Они не забыли захватить мяч. Рулил парень с буквой «Г» на груди.

Чайка села на серый валун. Прислушалась. Ей показалось, что кто-то пищит, где-то там, в глубине, под песком. Чепуха, конечно, подумала птица. Ну, кто может пищать под песком? Она вспомнила о птенцах и, тяжело поднявшись, улетела прочь.

Каста толерантных

Кажется, в прошлом таких граждан, как мистер Мышкин, преследовали… Их сажали в тюрьмы, где с ними творилось непонятное и страшное; в некоторых странах, кажется, их даже казнили. Чудовищно и непонятно. Совершенно непонятно. Куда был направлен взор общества? Ведь тогда уже было общество, в конце концов! Не в пещерах жили эти люди! Они стояли на высокой ступени развития, у них был Интернет, они летали — хоть и примитивно — в космос, они ели генномодифицированные, — пусть и очень примитивные, продукты. Странно. Странно и нелепо. Абсолютно не похоже на правду. Преследовать человека за его сокровенное желание, лишать его возможности удовлетворить свою страсть, ограничивать его свободу, — бессмысленно и жестоко. Это дискриминация, варварство. Невозможно поверить, что все это происходило относительно недавно. Не верю. Не хочу верить.

— Мистер Скуратов, к вам мистер Мышкин.

— Пригласите.

Странный человек… Стоп! Странный не человек, а мои мысли. Человек не может быть странным, он может быть только человеком. Гм… Странный. Что это со мной? Теряю квалификацию?

— Мистер Мышкин, рад вас видеть. Присаживайтесь.

И все-таки что-то в нем есть… странное. Какое странное слово! От какого корня? Неужели «страна»? В этом что-то есть: каждый человек суть страна, с собственными странностями. Глаза шмыг-шмыг, точно мышата напуганные. Пальцы неспокойные. Почему он комкает перчатку?

— Позвольте вашу лицензию, мистер Мышкин.

— Пожалуйста.

Почему так дрожит его рука? Стандартная лицензия, — белый листок, — я каждый день вижу такие.