После этого короткого разговора повисло молчание. Григорий разжёг костёр, позволив цинцерийцам притулиться поближе к нему, дабы те немного погрелись. При этом он с удивлением отметил, что ему почему-то ни капли не жалко этих людей. Безусловно, он и до этого ловил себя на мысли, что в нём что-то меняется, но именно в этот момент, он чётко осознал, что стал до жути чёрствым по отношению к другим. Не ко всем, но к большинству. И хоть нельзя сказать, что это его пугало, но заставило задуматься над теми изменениями, которые в нём проходили.
В тоже время пока Гриша размышлял, костёр потихоньку пожирал небольшие, рубленные поленья, купленные им за пару десятков медяков связка. А на шпажках, вырезанных тут же, жарилось мясо, заставляя цинцерийцев давиться слюной от его запаха. И стоит отметить, Григорий не стал жадничать и поделился с пленниками едой, накормив их от пуза.
Доев последний кусочек пожаренного мяса, Гриша дал мысленную команду, —
В этот момент цинцерийцы ещё не догадывались, какая участь их ждёт, поэтому сидели расслаблено и даже немного поверили, что впереди у них всё будет хорошо. Лишь Гвин, предчувствовал беду. Несмотря на голод, ему даже мясо с трудом лезло в глотку, будто он не в чистом поле сидел на поминках.
Тем временем Григорий поднялся и внимательно посмотрел на пленных. Глядя на это Гард, про себя отметил, —
— Аратус, ты будешь первым, — разнёсся Гришин голос, от которого Гвину стало откровенно не по себе.
Аратус насторожено посмотрел на своих товарищей. В ответ те, почувствовав неладное, лишь стыдливо отворачивались от него. Невесело вздохнув, он встал и направился туда, куда Гриша указал ему рукой.
Пока цинцириец шёл, невесело вспоминая о своей жене Люсие, которая ждала его возвращения в Хенгарске, Григорий уже начал ворожить обезболивающие чары. Ему нужно было подготовить тело монардара, что по определению было не очень приятной процедурой.
— Ложись, — сказал Гриша, после того как активировал на бедолаге обезболивающие чары. Хоть и нехотя, но монардар выполнил приказ, с опаской поглядывая на небольшой ритуальный кинжал, который вынул Григорий из инвентаря.
Несмотря на то, что Аратус, кривился при каждом движение кинжала, которым Гриша аккуратно вычерчивал руны на кистях и стопах парня, ему было не больно. Заклинание надёжно запечатало боль, оставив лишь неприятные ощущения, от разрезаемой плоти, в то время как чары второго заклинания парализовали его, отняв всякую возможность сопротивляться.
В тоже время Гвин и остальные пленные с ужасом смотрели на происходившее. Им уже было не просто не по себе, они испытывали откровенный страх, наблюдая за тем, как их товарища буквально живьём кромсают ножом. И даже не смотря на то, что они все видели и понимали, что Аратус не испытывает боли, им не становилось от этого легче. Ведь они чувствовали, что дальше будет нечто куда более ужасное и страшное, чем сама смерть.
Тем временем, Григорий закончив вырезать символы, извлёк из инвентаря пять крупных камней маны и с помощью всё того же ножа, начал «инкрустировать» их в тело монардара. Неприятный хруст и скрежет, сопутствующий этому процессу заставил поморщиться почти всех, кто наблюдал за данным процессом. Исключение составили лишь мёртвые рыцари, которым попросту нечего было морщить.
Но самое страшное началось, когда Гриша стал вкручивать камень маны в лоб пленному монардару. Тому до сих пор было не больно, но неприятное чувство буквально пробирало его до костей. Видя, что творят с их товарищем, остальные цинцерийцы, не выдержав, отвернулись и как один задумались о побеге.
В тоже время Барус, созерцая происходящее, с ужасом подумал, —
Гриша же, закончив с приготовлениями, встал и отошёл на пару шагов. Безразлично взглянув на лежавшее перед ним тело, он подумал, —
Несмотря на то, что чары были относительно новыми для него, Григорий с лёгкостью справлялся с их плетением и уже через пару минут, он активировал получившееся заклинание.