Поправка-22

— Ох, да знаю я это все! — воскликнул Клевинджер, и его честные карие глаза на изможденном от вечной праведности лице взволнованно увлажнились. — Но беда-то в том, что склады до сих пор никто не разбомбил. Тебе прекрасно известно, что я тоже не одобряю полковника Кошкарта. — Губы у Клевинджера задрожали, и он на секунду умолк, а потом, словно бы подчеркивая свои слова, начал хлопать ладонью по спальному мешку. — Пойми, Йоссариан, не нам с тобой решать, какие объекты должны быть уничтожены, или кто это должен сделать, или…

— Или кого убьют, пока он это делает. И ради чего он будет убит.

— Да-да, не нам! У нас нет права спрашивать…

— Ты сумасшедший!

— …решительно никакого права…

— Значит, по-твоему, полковник Кошкарт может решать, как и ради чего отправить меня на тот свет, а я не имею права вмешаться? Ты что — серьезно так считаешь?

— Совершенно серьезно, — теряя уверенность, отозвался Клевинджер. — Существуют люди, которым доверено вести нас к победе, и они лучше нашего видят, куда нанести удар.

— Мы толкуем о разных вещах, — устало сказал Йоссариан, как бы вконец измученный тупостью Клевинджера. — Ты говоришь про взаимодействие воздушных и наземных войск, а я — про мои отношения с полковником Кошкартом. Ты хочешь, чтоб мы победили любой ценой, а я хочу победить и остаться живым.

— Вот именно! — с возрожденной самоуверенностью подтвердил Клевинджер. — И что же, по-твоему, важнее?

— Для кого? — осадил Клевинджера Йоссариан. — Да открой же наконец глаза! Мертвец останется мертвецом, кто бы ни победил, ему твоя победа — что припарка дохлому псу.

Клевинджер умолк, словно от оплеухи. А когда опомнился и заговорил, его побелевшие, горестно поджатые губы напоминали тонкое стальное кольцо.

— Дорассуждался! — возмущенно воскликнул он. — Лучшей помощи врагу, чем твои рассуждения, даже и представить себе нельзя!

— Врагом, — с тяжкой непреклонностью сказал Йоссариан, — следует считать всякого, кто добивается твоей смерти, на чьей бы стороне он ни оказался, значит, и Кошкарта. Не забывай об этом, Клевинджер, потому что чем тверже ты это запомнишь, тем дольше, быть может, проживешь.

Однако Клевинджер пропустил его слова мимо ушей — и отправился на тот свет. А разговаривая перед смертью с Йоссарианом, он так разволновался, что тот скрыл от него свою причастность к массовой диарее, которая вызвала очередную бессмысленную отсрочку. Мило Миндербиндер разволновался еще сильней — из-за предположения, что кто-то опять отравил всю эскадрилью, — и прибежал к Йоссариану просить помощи.

— Узнай, пожалуйста, у капрала Снарка, не добавил ли он снова какой-нибудь гадости в еду, — тайно поручил Мило Миндербиндер Йоссариану. — Капрал Снарк тебе доверяет и скажет правду, если ты пообещаешь никому об этом не говорить. А когда он тебе скажет, ты скажешь мне. Договорились?

— Конечно, добавил, — признался Йоссариану капрал Снарк. — Хозяйственного мыла в сладкий картофель. Я же всегда готов тебе удружить. А хозяйственное мыло — самое надежное средство.

— Он божится, что он тут ни при чем, — сообщил Мило Миндербиндеру Йоссариан.

Мило с сомнением оттопырил нижнюю губу.

— Дэнбар говорит, что бога нет, — сказал он.

И надежды у них тоже не было. К середине второй недели все они стали походить на Обжору Джо, который был освобожден от боевых полетов и орал по ночам во сне, будто его режут. Спать мог только он один. Все остальные бродили до утра между палаток, словно немые призраки с сигаретами в зубах. Днем они собирались унылыми группками возле карты и мрачно разглядывали неподвижную линию фронта или угрюмо посматривали на доктора Дейнику, который безучастно сидел перед закрытой дверью медпалатки под шуточным, бросающим в дрожь объявлением капитана Гнуса. Да и собственные шутки получались у него отнюдь не веселыми, а слухи, которые они изобретали про Болонью, не оставляли им ни малейшей надежды.

Однажды вечером изрядно нагрузившийся Йоссариан нетвердо придвинулся в офицерском клубе к подполковнику Корну и сообщил ему, что у немцев появилась зенитная новинка.

— Какая новинка? — с любопытством спросил подполковник Корн.

— Скорострельный трехсотсорокачетырехмиллиметровый клеемёт Лепажа, — ответил ему Йоссариан. — Он склеивает на лету звено самолетов в одну вонючую кучу.

— А ну отойди от меня, дегенерат! — злобно взвизгнул подполковник Корн, с испугом выдернув свой локоть из цепких пальцев Йоссариана. Нетли бросился сзади к Йоссариану и оттащил его, обхватив за шею, прочь, а подполковник Корн, одобрительно глянув на своего спасителя и немного отдышавшись, спросил: — Кто он, собственно, такой, этот психопат?

— Да это же пилот, которого мы наградили, по твоему представлению, медалью, — весело рассмеявшись, объяснил ему полковник Кошкарт. — За бомбардировку Феррары. И произвели, по твоему настоянию, в капитаны. Ну, и он, видно, решил выразить тебе свою благодарность.

Нетли с трудом доволок массивного, шатко стоящего на ногах Йоссариана до свободного столика.

— Ты что — спятил? — испуганно шипел он. — Это же подполковник Корн! Ты что — спятил?