Попс

— Это ты правильно говоришь. Но чтобы стать известными, надо работать головой. Смотреть, что сейчас слушают люди — в панк-тусовке, я имею в виду. А слушают сейчас поп-панк и ска-панк. Мне, может, ваша музыка даже ближе, но надо смотреть реально… И, кроме того, должна быть качественная запись. Подвальное говно сейчас никто не слушает. Я не говорю, что это плохо, я люблю «Гражданскую оборону» с детства, а там качество хер знает какое… Но я вообще говорю: люди привыкли к нормальному качеству. Они не воспринимают, если плохо записано. А поп-панк — они пишутся более или менее, вкладывают деньги в запись… Так что…

— Так что, надо искать где-то деньги, чтобы качественно записаться, а потом, может быть…

— Ну, да. А что ты думал? Жизнь, бля, такая пошла. У меня ностальгия прет иногда — просто пиздец. Конец восьмидесятых, начало девяностых — вот это было время… Никаких, на хер, альбомов, одни только концерты — в кафе «Отрадном», потом «Р-клуб» появился, потом что-то еще… И, главное, люди ходили, слушали… А сейчас все зажрались. Концертов много, групп много, бери — не хочу… Поэтому ничего никому не нужно… Ладно, давай, а то мне тут надо звонить, вопросы решать. Я ведь не только выпускаю альбомы… На это не проживешь… Торгую компактами, мелкий опт. От Пугачевой до какого-нибудь «ДДТ». А альбомы — это так, на пиво.

За окнами маршрутки — грязный снег и яркие пятна витрин. В приемнике играет «Ленинград», песня «WWW». Два-три года назад мне нравился «Ленинград». Я ходил на его концерт в старую «Точку» с Оксаной — моей тогдашней подругой. Мы выпили по два пива и прыгали под песни Шнура в разномастной толпе — от ужравшихся гопников до мажорных тусовщиков. Вспоминая про это, я ухмыляюсь: «Ленинград» — музыка для гопоты и для тех, кто любит иногда поиграть в гопоту. Попса, короче говоря. Такой же коммерческий продукт, как какая-нибудь «Фабрика звезд», только с матом и маргинальными атрибутами. Суть от этого не меняется. Тем более, все продуманно. А шоу-бизнесу по фигу — он скушает все, что приносит деньги, хоть «Ленинград», хоть «Гражданскую оборону». Но «Гражданская оборона» не будет играть с шоу-бизнесом, будет гнуть свою линию. А Шнур — человек шоу-бизнеса, и он от него зависит, что бы он ни говорил.

Маршрутка тормозит у метро. Я выпрыгиваю, захлопываю дверь. В музыкальном киоске играет Глюкоза — я случайно видел этот ее клип на MTV. Мужик жует слойку, запивая кока-колой из банки. Старуха-пенсионерка дает мне флаер мехового салона. Я сминаю его и сую в карман.

* * *

На Первом канале — новости. Рассказывают о протестах против монетизации льгот. Я сижу в продавленном кресле. Дед лежит на диване. Я больше месяца не был у деда в Серпухове, и мама уговорила меня съездить.

Глядя на экран, дед трясет кулаком.

— Бесполезно все, бесполезно! Теперь ничего не вернешь, придется сосать лапу. А кто виноват? Сами. Кто голосовал за эту власть? Пушкин?

Я пожимаю плечами и скептически хмыкаю. У меня нет симпатий к власти. Но нет симпатий и к пенсионерам — с их устаревшими понятиями, с их ностальгией по «совку». Они проголосуют за любого, кто повысит им пенсию на три копейки.

— Давно надо было понять, — продолжает дед. — Но нет же, у нас не бывает такого — пока жареный петух не клюнет, никто с места не сдвинется. Зачем переизбрали Ельцина в девяносто шестом? Ведь могло все быть по-другому…

— А кого надо было выбрать? — Я делаю глоток чая, ставлю отбитую чашку на стол.

— Зюганова. Кого же еще? У меня к нему тоже вопросов немало. Но он, по крайней мере, против этого беспредела: против отмены льгот, за сохранение бесплатной медицины. А так ведь что получается? На словах, вроде как, медицина бесплатная, а в реальности вовсе нет. Если взятку врачу не дашь, лечить он тебя толком не будет. Ни за что. Никогда в жизни… Да уж — столько лет строили, строили, а потом раз — и от всего отказаться. Нет, у меня в голове не укладывается. Как так можно? Вычеркнуть семьдесят лет из истории, вернуться к началу века. Что такое Россия в начале двадцатого века? Отсталая капиталистическая страна, сырьевой придаток Запада. И сейчас то же самое: пресмыкаемся перед Западом, лижем задницу — извиняюсь за выражение.

— Вот вы так говорите — семьдесят лет зачеркнуть. А что там хорошего было, при совдепе?

— Удивляешь ты меня, Саша. Как это — что хорошего было? Стабильность была. И уверенность в завтрашнем дне, в том, что я обеспечен всем необходимым. И не только необходимым. Уверенность в том, что не случится никаких катаклизмов, что я не потеряю работу, что мой завод не закроется…

Я не могу это слушать. Дед говорит одно и то же десять лет. Наверно, даже больше, чем десять, но понимать я начал лет десять назад.

За окном, через дорогу — такой же облезлый дом, как тот, где живет дед. Я смотрю на балкон с отвалившейся штукатуркой. На нем сушится какая-то тряпка. В окне этажом ниже — лицо какой-то старухи.

Я прерываю деда: