Попугаи с площади Ареццо

Ксавьера только успела успокоить себя мыслью, что удар молнии, если что, придется на колокольню расположенной по соседству церкви, и тут звуки иного рода заставили ее подпрыгнуть на месте.

Она вздрогнула и вскочила.

Звук повторился, только сильнее. Стук в дверь.

Она подошла к двери и приникла к ней ухом. На этот раз она явственно услышала, как кто-то стучит дверным молотком.

Она открыла и обнаружила в темноте Северину, в развевающемся от ветра плаще.

— Можно мне войти?

— Нет.

Северина решила, что это шутка, и шагнула через порог.

Ксавьера перехватила ее и резко вытолкнула назад, на улицу, где под грозовым небом бушевала буря.

— Что случилось? Ты не пустишь меня в дом?

— Я тебя звала?

— Слушай, Ксавьера, что случилось? При том, что между нами происходит…

— А что между нами происходит?

— Мы же любим друг друга.

— Да неужели?

Потрясенная Северина уставилась на нее. Ксавьера с совершенно непроницаемым лицом отгородилась от нее стеной безразличия и не давала никакой возможности проникнуть внутрь.

Северина пролепетала:

— Ты меня больше не любишь?

— Идиотка! Я вообще и не думала тебя любить. — И Ксавьера захлопнула дверь.

10

Сначала Франсуа-Максим представлял другим исчезновение Северины как забавный случай. Когда он вечером за ужином рассказывал детям, где мама, то сам почти верил в свои объяснения:

— Мама уехала отдохнуть. Она ничего не сказала потому, что просто не хотела вас тревожить.

— А когда она вернется?

— Скоро.

— Она что, заболела?

— Нет, просто устала.

— Это мы ее утомили? — спросил Гийом.

— Вот именно, поэтому, мальчик мой, она и исчезла потихоньку: она боялась, что кто-нибудь из вас задаст ей этот вопрос.

— Значит, мы правда ее утомляем?

— Да нет же. Если бы ты ее спросил об этом, она бы осталась, чтобы тебя в этом убедить.

— Надеюсь, что она скоро вернется.

Когда Франсуа-Максим пришел домой в шесть вечера и удивился, что жены нет дома, он набрал ее номер телефона и оставил на автоответчике какое-то обычное сообщение. Потом, поднимаясь в ванную принять душ, он нашел от нее записку на комоде в их спальне: «Прости меня, иногда я совершенно не знаю, как жить. Я так больше не могу». Дальше ему становилось все тревожнее, и он звонил ей каждые десять минут, натыкаясь на автоответчик, который голосом Северины безразлично называл его на «вы» и предлагал оставить сообщение после звукового сигнала.

Уложив детей, он позвонил всем близким друзьям, спрашивая, не ночует ли она у них: это было непросто, потому что он старался выяснить это, не объявляя, что она исчезла. Этот обзвон не принес результатов.

В полночь, когда он решил, что беспокоить людей дальше уже неприлично, он сел в гостиной и стал думать. У Северины депрессия, это стало очевидным: ее постоянная меланхолия, неспособность принимать решения, безразличие почти ко всему на свете показывали, что она потеряла то, что поддерживает в нас волю к жизни, — желания. Почему он не догадался об этом раньше? Почему не вмешался?

Просматривая записные книжки, он раздумывал, к какому специалисту надо бы ее отправить прямо завтра. К психиатру или к психотерапевту? Судя по разговору, который случился недавно вечером, когда она рассказала ему о своем отце, скорее речь должна была идти о психотерапии. Но тогда дело рискует затянуться: визиты к психологу — это надолго… Чтоб побыстрей улучшить ее состояние, правильней будет обратиться к психиатру, и пусть он пропишет ей таблетки. Идеально было бы найти психиатра-психотерапевта, который соединил бы в себе качества спринтера и бегуна на длинные дистанции. Франсуа-Максим пообещал себе, что завтра прямо в восемь утра свяжется с Варнье, своим коллегой по банку, известным ипохондриком, который, как и положено таким людям, знал лучших специалистов по каждому заболеванию.

Вернувшись в спальню, он не стал даже раздеваться и рухнул прямо на покрывало, не разбирая постель. То, что рядом не было Северины, делало сам процесс сна неприятным для него; с тех пор как они поселились в этом доме, ему нечасто приходилось спать одному.

Он долго лежал, уставившись в темный потолок, по которому иногда пробегали отсветы далеких вспышек молнии. Гроза удалялась от Брюсселя на северо-запад, оставляя за собой шлейф мелкого монотонного дождя.

Есть ли ему в чем себя упрекнуть? Конечно, он мог бы вести себя более внимательно, уделять Северине больше времени, а работе или детям — меньше; и все же, хотя он был готов критиковать свои недостатки, он считал себя хорошим мужем. Хорошим, тем более что ему было что скрывать — тайную, побочную сексуальную жизнь, связи со случайными мужчинами. Если бы он не предавался этим секретным радостям, наверняка ему бы наскучила семейная жизнь, как и многим мужьям. Но поскольку он нашел себе подругу после множества запретных связей, он должен был вести себя безупречно.

Тут он вскочил. А вдруг Северина узнала его секрет? Сердце у него заколотилось, потом Франсуа-Максим снова улегся: невозможно! Он был достаточно осторожен. И даже если бы кто-нибудь рассказал об этом Северине, она бы такого человека просто прогнала.

А у нее, стало быть, депрессия.