Попугаи с площади Ареццо

На сей раз Франсуа-Максим уже не сомневался: она знает!

— Что… ты хочешь сказать?

— Ничего.

— Ты хочешь… мне в чем-то признаться?

Она посмотрела на него долгим взглядом, удрученная своей трусостью: ей не хватило духу признаться в своей связи с Ксавьерой. Она сокрушенно прошептала:

— Нет.

— Нет?

— Нет.

Франсуа-Максим воспрянул духом и стиснул ее в объятиях:

— Я люблю тебя, Северина! Даже не представляешь, как сильно я тебя люблю!

Его порыв был искренним, но питала его не только любовь, но и чувство облегчения. В эти несколько мгновений он боялся потерять все, что ему было дорого: жену, семью, успешную карьеру, свои тайные радости. Теперь же его охватило лирическое воодушевление, и он без устали твердил Северине, что любит ее, радостно кружа по краю бездны, в которую едва не рухнул.

Северина залилась слезами.

Он утешал ее, потом бережно, как фарфоровую вазу, отвел в спальню и уложил на кровать.

Невероятно… С ним всякий раз случалась эта странность… Когда жена плакала, он испытывал к ней влечение. Почему? Неужели в нем бродят садистские наклонности? Или он думал, как первобытный самец, что только его ласки способны ее успокоить?

Чувствуя, что потребуется терпение, он прижал ее к себе и шептал ей на ушко тысячу нежностей. Когда она наконец улыбнулась, он развеселился и стал легонько постукивать пальцем ей по носу. Она замурлыкала от удовольствия, прирученная его добродушием, потом прильнула к мужу, положив голову и руку на его широкую грудь.

Она обмякла в его руках, и он уже не сомневался, что достиг цели; поймав ее взгляд, он увидел, что она засыпает.

Он лежал не шевелясь и выжидая, когда она погрузится в глубокий сон, затем осторожно освободился, встал с кровати и проскользнул в гостиную.

Не зажигая света, он встал на деревянную лесенку и достал с верхней книжной полки художественный альбом. Задернул шторы, закрыл двери комнаты, включил торшер и устроился в кресле.

Альбом работ великого нью-йоркского фотографа Роберта Мэпплторпа привычно раскрылся на страницах с изображением истерзанных торсов Геракла, черных эрегированных членов, изощренных садомазохистских сюжетов, где пластическое совершенство соединено с эротическими фантазмами. Франсуа-Максим поблагодарил Создателя, что ему дозволено, не выходя из дому, наслаждаться волнующими образами под видом искусства, и принялся снимать напряжение, мешавшее заснуть.

5

— Вы выходили из дому вчера вечером?

— Простите?

Мадемуазель Бовер подняла голову, чтобы еще раз услышать вопрос, заданный Марселлой; та, вооружившись тряпкой, придирчиво высматривала, на что бы ей наброситься.

— Да я вчера принесла вам белье из глажки. Раз десять звонила. И третьего дня тоже, хотела вернуть ваши журналы.

Марселла обожала журналы, посвященные жизни королей и принцесс, и часами могла разглядывать у себя в комнатушке платья, шлейфы, диадемы и дворцы — глянцевые картинки давали ей доступ к роскошной жизни.

И заключила:

— Больно уж вы часто гуляете по вечерам!

Мадемуазель Бовер залилась румянцем. Попугай громким голосом заверещал:

— Что это значит, господин Крючконос? Что это значит?

Мадемуазель Бовер испепелила его взглядом, что подвигло птичку прохрипеть:

— На помощь! На помощь, Серджо! На помощь!

Марселла удивленно посмотрела на попугая:

— Да он совсем чокнутый, ваш Коперник. — И мысленно добавила: «Мой афганец куда лучше».

Мадемуазель Бовер встала и подошла к Марселле, хрустя пальцами.

— Я должна вам кое в чем признаться.

— В чем это? — заинтересованно откликнулась Марселла.

— Я встретила одного человека.

Марселла вытаращила глаза и медленно покивала.

Пронзительным смешком мадемуазель Бовер изобразила восторг:

— Это всемирно известный музыкант. Пианист. Американец.

— Он черный?

— Нет, белый. Но очень близок к Обаме.

Марселла восхищенно замахала руками:

— И давно вы встречаетесь?

— Год.

— Он живет здесь?

— В Бостоне.

Мадемуазель Бовер целомудренно опустила глаза, будто упоминание Бостона касалось самых волнующих достоинств ее возлюбленного. Марселла удивилась:

— И как это вам удается? Он в Бостоне, вы тут?

— В настоящий момент он в Брюсселе. В другое время мы общаемся по телефону.

— Ну вы даете, мадемуазель!

Марселла недоумевала, как можно крутить роман по телефону. Ну как бы они, живя в разных городах, миловались с ее афганцем, который совсем не говорит по-французски, а она ни слова не знает на его пушту?

— А на каком языке вы говорите?

— На английском…

— Обалдеть!

— …но он и по-французски говорит хорошо, ведь он два года проучился на курсах в Париже. И французский стал для него языком любви.

Она снова покраснела, будто призналась в очень интимной подробности.

Марселла кивнула и заключила:

— Схожу за пылесосом.

Мадемуазель тоже кивнула, подумав, что Марселле самое время заняться уборкой.

Пока Марселла рылась в стенном шкафу, мадемуазель Бовер подошла к письменному столу и записала на клочке бумаги: «Пианист. Американец. Учился в Париже. Знакомы с ним год».

Марселла снова появилась:

— Очень близок к Обаме, говорите?

— Да, Марселла, очень близок.

— И не черный?

— Нет, Марселла.

Марселла воткнула штепсель в розетку.