Популярная музыка из Виттулы

Напустив на себя торжественный вид, Грегер вышел на сцену и встал перед занавесом. Зал — ноль внимания. Учителя зашикали. Шушуканье, смешки — все продолжалось, будто было отрепетировано заранее. Учителя корчат страшные рожи в сторону самых заядлых бунтовщиков. Но кто-то упрямо продолжает смеяться, кто-то безудержно кашляет, вот бутылка покатилась по полу между рядами, кто-то громко рвет и рвет бумагу.

Грегер заносит над собой изуродованную культю. Машет большим пальцем и, не говоря ни слова, исчезает за кулисой.

Тут вступаем мы:

— Джяс летми хирсамэтьё рокенрол мьюсик!

Зрителей в первых рядах отбросило на спинки стульев. Остальная публика с тупым недоумением уставилась на задернутый занавес. Занавес закачался и вздулся как крышка на консервной банке.

— Рокенрол мьюсик! Иф ю вона лаф визми!

А мы, стоя впотьмах, наяриваем как одержимые. Эркки, словно сорвавшись с цепи, принялся молотить по всему, что шевелится — в результате мы заиграли вдвое быстрее положенного. Ниила попал не в ту тональность, акустические примочки Хольгери звучали так, будто гвозди в гроб заколачивали. А у микрофона… Стоял я.

Нет, я не пел — я стенал. Глухое мычание лося. Предсмертный крик лемминга. Называйте, как хотите. Сами того не ведая, мы изобрели панк за несколько лет до его рождения. Песня постепенно сошла на нет — примерно так. Сказать, что закончилась, нельзя, так как Эркки, выпучив бельма, погнал дальше. И я снова склонился над микрофоном:

— Джяс летми хирсамэтьё рокенрол мьюсик!

По второму кругу. А занавес все задернут. Пытаюсь подыграть на басе в тон большому барабану, но игра Эркки уже напоминает приступ эпилепсии. Ниила, наконец-то, попал в кассу, но опаздывает на два такта. Хольгери, тот вообще играет соло ко второй песне — он и не заметил, что мы все еще не разобрались с первой.

— Джяс летми хирсамэтьё…

В третий раз. Грегер в полумраке лихорадочно силится открыть занавес, путаясь в шнурках и складках драпировки. Эркки лупит так оглушительно, что я уже не слышу собственный голос. Но вот, наконец, занавес взлетает, мы стоим под ослепительным светом софитов. А перед нами сидят они — вся, будь она неладна, школа, и я наклоняюсь к микрофону и ору «Джяс летми хирсамэтьё» в четвертый раз.

Тут происходит невероятное — Ниила вступает правильно. Он все-таки угнался за Эркки, а вслед за ним и мы с Хольгери. Раскочегаренным паровозом мы прогоняем нашу песню по рельсам от начала до конца, заключительный аккорд, мы пихаем Эркки — он падает со стула.

И тишина.

Меня так и тянет слинять, я бочком крадусь к кулисе, но мешает шнур. Башка словно маракаса. Грегер берет меня за плечи. Поворачивает лицом к залу. Что-то лопочет, я не слышу, оглушенный литаврами Эркки.

Нет, слышу. Они аплодируют. Весь зал. Публика хлопает в ладоши, на вид совершенно непринужденно, а несколько девчонок (видно, побывали на поп-концертах в Лулео) даже кричат «бис».

Публика мало-помалу разошлась, а мы так и стояли, не понимая, что это было. Уже тогда, после самого первого концерта, мы чувствовали ту опустошенность, которая поселяется в тебе после каждого выступления, какую-то подспудную грусть. Эркки заявил, что у него провал в памяти, но чувство такое, будто парился в бане. Грегер буркнул, что надо бы пометить шнурок люминесцентной краской. Ошарашенные, мы потащили инструмент обратно в класс.

Отзывы потом были самые разные. Успешным наш концерт назвать нельзя, но мы произвели неизгладимое впечатление. Лестадианцев, тех сразу как ветром сдуло, зато чуваки на задних рядах вдруг почему-то перестали кидать жеваную бумагу в лысину математику. Несколько приятелей даже выдавили из себя высшую похвалу, которую только можно услышать из турнедальских уст:

— Ну, так, ничё.

Остальные плевались, говоря, что такой пурги не слышали с тех пор, как играла гармонистка из евангелического общества, и пригрозили, что в другой раз порежут струны. Немного грустно было слышать, что большинству понравилась вторая песня. Другие считали, что лучшей была третья или, нет, даже первая. Но ни одна душа не выбрала четвертую — правильную. Открыть же, что мы четыре раза играли одну и ту же песню, просто на разных стадиях паники, у нас не хватило храбрости. Несколько девчонок запали на Эркки — он, по их мнению, обладал самой сильной харизмой; другие считали, что симпапусик как раз Хольгери. Грегер же получил жестокий нагоняй за художественную безвкусицу от разгневанного педсовета.

Итак, мы по существу отделались легким испугом.