Олег Сидельников

Пора летних каникул

Безвестным героям, едва ступившим в жизнь и погибшим во имя Жизни в грозном тысяча девятьсот сорок первом; людям, в тяжкую годину сделавшим все, что только в силах человеческих — и даже сверх того! — для Великой Победы над фашизмом.

Смертники

Они не жертвы, а избранники.

Не сожаления, а зависти они достойны…

(Надпись на граните. Братское кладбище. Марсово поле. Ленинград.)

Загнанный в излучину реки, батальон отбивался до сумерек.

Две роты здоровяков-гансов в глубоких стальных шлемах, засучив рукава, трудились в поте лица. И они наконец вышибли русских из деревушки. Для этого деревушку пришлось сжечь.

Гауптман, руководивший операцией, не сразу решился на это. Он рассчитывал на благоразумие противника. Высокий блондин с мечтательными глазами некоторое время любовался чисто выбеленными хатками, робко выглядывавшими из-за вишняка. На соломенной крыше хатки, стоявшей чуть поодаль, блондин приметил гнездо аиста.

Аиста в гнезде не было.

Гауптман вздохнул и поднес к глазам бинокль. Деревушка находилась в каких-нибудь трехстах метрах. Офицер рассмотрел ее в мельчайших, деталях: светло-синие наличники оконцев, глиняные кувшины, вздетые для просушки на колья плетней, деревянная бадейка возле колодезного сруба и даже лакированные шарики вишен.

Одетый, словно на парад, в плечистый мундир и щегольские, похожие на протезы, сапоги, гауптман махнул перчаткой, словно собираясь швырнуть ее за спину, и сразу же перед ним, как из-под земли, вырос громадный фельдфебель, вытянув до колен волосатые руки. Не отнимая от глаз бинокля, офицер распорядился:

— Давайте-ка, Крамер, сюда этого… лояльного земледельца.

Тяжело бухая сапогами, фельдфебель помчался к зарослям кукурузы. Вскоре он возвратился со старичком, аккуратным и чистеньким, как новенький гривенник. Одет он был несколько странно — черная суконная визитка, брюки, заправленные в яловые сапоги, из-под визитки — цветастая россыпь украинской рубахи. В одной руке старикан осторожно держал соломенный брыль, в другой — головку подсолнечника с наполовину выбранными семечками.

— Бауэр… гут, гут, карашо, — ласково сказал гауптман и, улыбнувшись, похлопал его по плечу. С суконного плеча поднялось пыльное облачко. — Майн либер старост… — гауптман вновь улыбнулся, на этот раз самому себе, сообразив, что лояльный земледелец ровным счетом ничего не понимает.

Старичок в визитке щурил хитрые глаза, благообразная физиономия его с висячими сивыми усами выражала умиление, восторг, наслаждение. Он чем-то походил на эрдельтерьера, которого чешут за ухом.

Пользуясь двумя десятками русских и украинских слов, усвоенных в походе, и выразительно жестикулируя, офицер стал выспрашивать, много ли русских солдат в деревне, сколько осталось мирных жителей. Он говорил, коверкая слова, с неестественной интонацией, громко, словно толковал с глухонемым — чуть поодаль, сотрясая большак, окутанный клубами пыли, с грохотом и лязгом рвались на восток нескончаемым потоком танки, бронетранспортеры, тупорылые грузовики: панцирные войска спешили, очень спешили, ведь в молниеносной войне нельзя терять ни минуты. График. Главное — трафик!

Старичок изредка поглядывал на гудящий большак и все больше и больше проникался преданностью к молодому немцу. Поглядывал на большак и гауптман. Как хорошо сейчас плюнуть бы на этот сброд, засевший в крохотной деревеньке — и без того ему некуда деваться, — и вместе с панцирными войсками фон Клейста рвануться к Днепру, гоня, как стадо, остатки красных дивизий, этих иванов — фанатиков и скифов, место которым в Сибири, в тундре. Через две-три недели войне конец, а тогда капитулируют и англичане. Мой бог, воевать такими сумасшедшими темпами! Этак можно лишиться рыцарского креста, ведь не дадут же его за ликвидацию горстки оборванцев!

— Колоссаль! — громко произнес гауптман и протянул руку в сторону большака.

— Яволь! — хриплым тенорком восторженно откликнулся старик, обнаруживая если не знание немецкого, то уж во всяком случае неистребимое желание его знать.

Офицер расхохотался, хлопнул старичка еще раз по плечу и вдруг выхватил у него подсолнух. «Лояльный земледелец» вздрогнул, потом улыбнулся, пригладил на голове реденькие, стриженные в кружок волосы цвета кабаньей щетины, поклонился низко, старательно:

— Данке шен, пан офицер. Дуже щиро дякую.

Ловко, словно молодуха на посиделках, гауптман принялся лузгать семечки. А так как при этом он вновь стал расспрашивать своего осведомителя, то шелуха изредка попадала на физиономию старика.