Порченый подарок

— Тут такое дело… — вздохнул предводитель. — Отец, когда нашел ее тело, совсем умом тронулся. Выследил да убил каждого, кто ее… А потом и против своих повернулся… Впал в неистовство, решив для себя, что если бы домашние не уличили его диалу в плохих делах да не напугали, она бы не убежала и ничего с ней не случилось. И никаким доводам, что скоро она бы его до смерти бы извела и никогда жить с ним по чести не собиралась, что это зелье ему разум терзает, а не любовь настоящая сердце сушит, не внимал. Моему старшему брату пришлось против него встать… И принять потом на себя обязанности предводителя. А о подробностях той истории болтать никому не велено было. Ушла чужачка и ушла, а старый предводитель устал да в леса отшельником жить подался. Только кто лично всему свидетелем был, тот и знал, а Рекра мала была, и всего ей, само собой, не рассказали. Вот подлый Кего тем и воспользовался. Он ее, оказывается, еще полгода назад перехватил, когда в лес по ягоды девчонки бегали, признал свою, да стал голову дурить, мол, не просто мать ее сгинула, а отец мой сначала метку силком ей поставил да ложиться с собой принуждал, а как не смирилась с этим да к своим подалась, так объявил ее лишенной своей защиты изменницей и охоту на нее объявил. Выследили, мол, ее его воины и он сам, надругались-натешились, как хотели, отчего она и померла.

— Ну какой же мерзавец! — стиснула я кулаки. — Ведь наверняка он ни одного своего обещания ей держать не собирался, использовал глупую!

— Да, конечно, не собирался, да только Рекра и до сих пор в это верить отказывается. Твердит, что любовь у них была, да меня, тебя и всех аниров проклинает.

— Ну и что с ней делать?

— Здесь ей оставаться нельзя, даже если мы с тобой простим, а ей того не надо, то люди не потерпят такую змею рядом, ни предательства, ни смерти Лиски не забудут ей. Пусть уходит, куда вздумается, глядишь, и найдет себе место где-то, дальше ее судьба — не наша забота.

Что же, другого тут не дано, очевидно. Как ни страшно изгнание, но соверши Рекра нечто подобное в Гелиизене, ее долго бы пытали и потом жестоко бы казнили на площади при всем народе.

— Ну и хорошо, что все закончилось, — вздохнула я, чувствуя себя слишком сытой от нескольких глотков бульона и усталой от этого разговора. — А теперь ложись со мной рядом, наин мой, и давай еще поспим.

— Ликоли… — Опять тень вины набежала на черты Бора.

— Тш-ш-ш! — оборвала его я, сползая с подушек и устраиваясь поудобнее. — Нет у меня сил сейчас с тобой спорить, да и не о чем. Сказала же тебе еще на конюшне, что люблю тебя, а значит, никаких обид держать не собираюсь, шарахаться от меня да корить себя не позволю. Сам меня разохотил постель с тобой делить, вот и не смей теперь бегать!

— Да какой тебе постель делить! — фыркнул предводитель, расслабляясь. — Мне дотронуться до тебя страшно.

— А ты со своими страхами борись! Как я.

Будто крадучись, Бора таки взобрался на кровать и прилег рядышком. Мне тут же стало тепло-тепло, уютно, и словно и ломить да тянуть везде перестало.

— Думал, и забыла, что тогда вгорячах сказала, — тихий шепот Бора пробрался сквозь мою растущую сонливость, а его губы едва заметно коснулись виска, тогда как все тело он старался держать на расстоянии, чтобы не придавить меня ненароком нигде.

— Может и вгорячах, но правда же. От нее никуда не денешься, — пробубнила, не открывая глаз, и услышала рваный, взволнованный вдох супруга.

— И не обнять же тебя…

— Еще успеется.

— Люба ты мне, слов не найду, сказать как. — Новый поцелуй согрел душу. — Каждый день живу и голову ломаю, за что же так одарен сверх меры.

— Да уж, я тот еще подарок.

* * *

— Вставай, вставай, Ликоли! — Никогда еще моему мужу не случалось будить меня таким вот образом — тряся и едва ли не крича.

Обычно наши утра томные, жаркие, полные сонных ласк и долгих, неторопливых слияний. Я бы даже испугалась, если бы Бора не улыбался во весь рот и его головокружительной голубизны глаза не сияли.

— Что случилось?

— Вставай же и не разочаруешься! — загадочно подмигнул он мне и, вытащив из-под одеяла, потащил в купальню.

На самом деле, ни один из дней за эти пару месяцев рядом с ним не принес мне разочарования. О ночах-то и говорить не приходится. Наши узы все крепли, мой волшебный полет в наши чувства и не думал прекращаться. Гиса привыкла ко мне и, бывало, сбегая от нянек, ходила за мной хвостом, требуя рассказов о жизни в Гелиизене или баек об Рунаэ, родине моей матери, а иногда и без умолку болтала сама, объясняя большой глупой Греймунне некоторые обыденные даже для анирского ребенка вещи. Единственное, что заставляло меня грустить, — незнание, что там с моим отцом.

Без завтрака, быстро, упрямо не отвечая на мои вопросы, предводитель помог одеться потеплее и повел прочь из спальни. В трапезном зале нас встречала Нарга и, пожелав доброго утра и удачно съездить, сунула Бора явно заранее приготовленный сверток и небольшой кувшинчик с плотно притертой пробкой.

— Мы куда-то едем?

— А как же!

— Ну Бора-а-а! — не выдержав, заканючила я, но все бесполезно.