Порог чувствительности

– Итак. Распределяем работу на завтра. – Новенькая ручка преподавателя с перекатывающейся вверх-вниз золотой рыбкой внутри прозрачного корпуса скользила вниз по списку студентов. «Оперативная хирургия и топографическая анатомия» – один из самых трудных предметов, изучаемый в медицинских вузах. Нужно не только выучить назубок толстенный учебник, но ещё и делать первые самостоятельные шаги на практике.

– По плану у нас оперативный день, резекция желудка, – продолжал Гена (так его между собой звали студенты). – Основным хирургом я ставлю… – Он поднял голову и посмотрел на группу. – …Яковлева. Яковлев, ты готов?

Все сидели молча. Кто-то опустив глаза, кто-то глядел ему в лицо.

– Всегда готов, – Женька Яковлев шутя поднял руку в пионерском приветствии и открыл оглавление в толстенном учебнике по оперативной хирургии. Он с первого курса не скрывал, что собирается стать хирургом.

– Ну тогда, Яковлев, учи все варианты операции. Завтра я вам выберу, который будете оперировать. Ассистировать вторым хирургом к тебе пойдёт Самсонов, а анестезиологом будет… Кто-нибудь сам хочет?

– Я буду, – сказала застенчивая Мила Кочеткова.

– Хорошо. Теперь, что касается остальных…

Женька уже не слушал, он изучал оглавление. Ничего себе объёмчик. Шестьдесят три страницы. А он с друзьями из общежития собирались сегодня вечером ещё смотаться в кино. Интересно, пойдёт ли с ними Милка?

– Так вот, – вернул его к действительности голос Геннадия Тихоновича. – Яковлев, раз ты главный, придёшь на полчаса раньше, зайдёшь в виварий, возьмёшь животное и подготовишь к операции. А сейчас спустишься туда и предупредишь, чтобы вечером собаку не кормили. Понял?

Женька кивнул. В виварии он ещё ни разу не был, но прекрасно знал, где тот находится.

– А как я должен выбрать собаку? – уточнил он.

– Спросишь у дежурного. Только учти: раз ты хирург, тебе животное и выхаживать. Оценку я ставлю не сразу после операции, а когда представишь заживший рубец на живой собаке. Хирург ведь не тот, кто лучше всех оперирует, а тот, у кого больные лучше поправляются.

– Ладно, – опять кивнул Женька.

В кино они всё-таки отправились. Но то ли фильм попался не очень интересный, то ли от того, что не пошла с ними Мила Кочеткова, но весь сеанс Женька провертелся. Он думал то о жареной картошке, которую обещал пожарить к их приходу его сосед по комнате Самсонов, то о Миле – почему она всё-таки не пошла с ними, и случайно или нет она вызвалась быть анестезиологом в одной с ним бригаде, то о собачонке, которую ему дали на завтра на операцию.

– Какая-то она слишком худая, – сказал неуверенно Женька, когда пришёл в виварий. – Сдохнет ещё под наркозом.

– Недавно привели. Не привыкла ещё. И откормить не успели. Но желудок оперировать в самый раз. Когда жиру много – хуже. А она молоденькая к тому же. Быстро поправится.

Серая собачонка была привязана верёвкой за ножку стола и смотрела вокруг бездумно-индифферентно. «Что это за место? Хорошо здесь или плохо? Сбежать отсюда или остаться?» – это всё читалось не только на её остренькой морде, но и во всей щуплой фигуре с провисшей спиной и худым нечистым животом.

– А почему она не в клетке?

– Так тебе сказали же, – в этот день дежурила чернявая молодая тётка в синем байковом халате. – Свеженькая она. Ни разу не тронутая. Принесёшь после операции – в клетку и положим. А ты чистить будешь приходить. И перевязывать… – И тётка хихикнула, как-то странно сверкнув на Женьку металлическим зубом.

– Ты сразу после школы в институт-то поступал? Или после армии?

– Сразу.

– Сколько тебе?

– Двадцать.

– Ну то-то я гляжу, молодой ещё…

Женьке не понравился тёткин разговор и не понравилась собака. Он посмотрел на Сучонку со смесью озабоченности и отвращения и ушёл.

После кино, наевшись картошки, он всё ещё читал учебник, когда пришли Куценко и Самсонов и стали спорить о хоккее. Потом, уже в первом часу, в комнату заглянула заплаканная Танька Веденёва из параллельной группы и навзрыд спросила: «Ну и у вас, конечно, нет ничего покурить?» Самсонов дал ей несколько сигарет Opal, и она ушла. Самсонов ушёл за ней.

Тогда Женька лёг и выключил возле своей кровати свет, но долго ещё не мог заснуть. Он думал о Миле, о том, что мать обещала послать с оказией посылку и деньги, но всё не слала, видно, не было оказии или денег, и что неплохо было бы заиметь такую же клёвую рубашку, как у Гены (так они между собой звали Геннадия Тихоновича), и надо будет спросить у Серёги-барыги с параллельного потока, сможет ли он достать похожую рубашку и сколько возьмёт.

В конце концов Женька проспал и вскочил после того, как его растолкал уже почти готовый к выходу Самсонов.