Порог дома твоего

Тропа жмется к каменистым выступам, петляет над пропастью. Склоны здесь очень круты — почва еле держится на них. Но ранней весной зеленеет трава. Распластав на камнях обожженные солнцем и ветром корни, шумит дикий орех. И повсюду ярким фиолетовым пламенем полыхает олеандр — сейчас пора его цветения. Живых фиолетовых клумб здесь много. Горы словно берегут их для людей, редких в этих краях. Они дарят цветы пастухам, не боящимся заоблачных высот, извечным путникам — геологам, и еще солдатам, стерегущим границу.

Все, что ни случается здесь, горы видят и слышат: и внезапные вспышки ракет в ночи, и отдающиеся эхом голоса, то властные, то тревожные, и яростный лай овчарок.

Старый Юсуп любит слушать горы. Восьмой десяток он их слушает. Когда-то Юсуп был быстр, непоседлив. По каким только кручам не лазил! Недосыпал, недоедал, а силы было хоть отбавляй. Хозяин похваливал: вот, мол, работник, всем нос утрет. Что значит молодость! Теперь бы ее Юсупу.

Однажды — он это хорошо помнит — все старое рухнуло, сломалось. Хозяин больше не был хозяином, земля и стада, которыми он владел, стали общими, власть перешла к народу. Юсуп спустился с гор, прислушался: о революции повсюду толкуют. Непривычное это слово — революция!

Юсуп хоть и неграмотный был, однако разобрался, что к чему.

Теперь-то он мог и в школу пойти, потом на кого угодно, хоть на инженера, попробовать выучиться. Не пошел. Стыдно казалось на четвертом десятке за парту садиться. И непривычно к тому же. Держать в руках цалды — пастушеский топорик — ему куда удобнее, нежели карандаш. Эта палочка пусть остается детям.

А дети учились — и его, и всех таких же, как он. Долгими зимними вечерами, когда Юсуп сидел дома, они вслух читали ему разные книжки. Слушал Юсуп и сравнивал: так ли сам живет? Так ли думает? Совпадало.

Приходилось и ему решать задачи — правда, не из школьного учебника, а те, что ставила перед ним сама жизнь. Решал их Юсуп почти без ошибок. А вот его знакомые, даже те, кто в молодости чему-нибудь да учился, частенько ошибались. Горы не дадут Юсупу соврать, они тоже все знают и помнят. По их тропам бывшие богатеи удирали в Турцию. Потом приходили оттуда темными ночами, тайком от пограничников, приносили с собой разное заграничное тряпье — шерсть и маркизет, шелковые шали, хромовые сапожки. Контрабандой это зовется. Деньги с людей большие брали. Хвастали перед Юсупом: дескать, вот как жить надо! И — приглашали. Не стар еще, здоров, крепок. Тропы знаешь, с завязанными глазами туда и обратно пройдешь. Годик по горам полазишь — разбогатеешь. Контрабанда — дело выгодное. Правда, опасное. Но в риске испытаешь свое счастье, авось, оно не отвернется от тебя. Вон Косоглы Хусейн, твой дружок, на контрабанде и разбогател. Даже из Европы к нему приезжают, таким он стал известным.

Косоглы Хусейн… Почти одногодки с ним, и чуть ли не под одной крышей родились. Вместе росли, в одни и те же игры играли. Ловкий был, шельмец. В горах с отвесных скал спускался. Кто думал, что безобидные юношеские забавы ему так пригодятся!

Юсуп часто слышал по ночам тревожные выстрелы. Гибли контрабандисты, гибли и пограничники. Но Хусейна пуля не брала. Он приходил и уходил. Правда, на людях показывался все реже и друзей у него становилось все меньше. Юсупа, казалось, забывать стал… Ну и бог с ним, с таким другом… Схлопочет на горной тропе пулю — значит, так ему и надо. Рано или поздно, но и он попадется — таких тоже ловят.

А Хусейн не попадался.

Высоко на склонах гор — альпийские луга. Летом выгуливаются там отары, жиреют на сочных травах колхозные овцы. Необозримые дали и тишина. По самому хребту — граница. Низенькие, сложенные из камня копцы. Они стоят так редко, что линия, образуемая ими, едва просматривается. Ее не везде уловишь глазом, зато везде почувствуешь сердцем. Пастух ни при каких обстоятельствах не перешагнет ее.

Все лето Юсуп жил на высокогорье. Он привык к тишине, безлюдью, ослепляющему блеску молний и оглушающим раскатам грома. Привык разговаривать сам с собою и с горами — с кем же еще!

— Юсуп! Юсу-уп!..

Пастух огляделся. Кто это? Или, может, почудилось? Вокруг ни души. Лишь на той стороне, за копцами, кусты отчего-то чуть шевельнулись.

— Когда-то ты легко узнавал своих друзей, — неожиданно донеслось оттуда.

— Хусейн?

— Вот видишь, Юсуп, ты и сейчас узнал меня. Не забыл все-таки. Значит, я не зря пришел к тебе.

— Ко мне?

— А к кому же еще? К пограничникам?

— Не смеши, Хусейн! Я про тебя знаю все.

— Говори, если знаешь. Или о Хусейне там наболтали уже такое, что не осмелишься сказать правду?

— Я никогда тебя не боялся, Хусейн, хотя среди моих знакомых опаснее тебя никого нет. Ты не с пустыми руками к нам ходишь.

— Когда-то ходил. И сам, и с друзьями. Контрабандистов водил. Щедро платили, вот и водил. Потом понят, что деньги и тряпки не самое главное в жизни…

Хусейн осторожно раздвинул ветви, шагнул из кустарника. Его обветрившееся, заросшее седой щетиной лицо на мгновение осветила скупая улыбка.