Порог греха

Фаине Иосифовна, как женщина-одиночка, размещалась в одной небольшой комнате с печным отоплением. Воду она брала из колонки, которая находилась неподалёку от барака. Пользовалась общим уличным туалетом на три двери. Печь с плитой топила дровами и углём. Они хранились в одном – из многочисленного ряда – дощатом сарайчике. Единственное большое окно выходило на дорогу. По его центру комнату разделяла фанерная перегородка. В одной половине размещался диван, который служил хозяйке и постелью; комод, с расположенным на нём круглым (на подставке) зеркалом, принадлежностями женского туалета; письменный двухтумбовый стол с лампой под белым стеклянным абажуром; старенькое пианино фабрики «Красный Октябрь».

Вторая половина комнаты предназначалась для хозяйственных нужд. На маленьком кухонном столике стояли керосинка и электроплитка с открытой спиралью, на большом, застланном клеёнкой в белый горошек – горка тарелок и блюдец. Над ним – настенный шкафчик с разной посудой. Единственной роскошью и, как говорила Фаина Иосифовна, «отрадой души» были титан – бак для нагрева воды и ванна, достались в наследство от прежнего владельца квартиры – бригадира плотников и сработанные им же четыре крепких – на век – табурета.

Но даже такое скромное убранство показалось Павлинке и Алесю вершиной тепла и уюта. Они просто соскучились по привычной домашней обстановке.

Фаина Иосифовна нагрела титан. Павлинка и Алесь приняли ванну. Подкрепились пирожками с капустой, приготовленными хозяйкой. До вечера музицировали: Павлинка, по её выражению, набирала форму, так как не играла уже несколько месяцев. Ей подобрали репертуар. А потом пошли в гости в Мерзляковым. Они жили в соседнем бараке. Надобно было посмотреть аккордеон и попросить его для выступлений Алеся.

Мерзляковы жили в двухкомнатной квартире с очень скромной обстановкой: три кровати, топчан, буфет для посуды, шкаф для платья, три стола, лавка и несколько стульев с гнутыми спинками. В отличии от квартиры Фаины Иосифовны на стенах висело множество одиночных и групповых фотографий в простых деревянных рамках.

Хозяева встретили гостей радушно, особенно муж Риммы Семёновны. Он так и просиял, когда увидел в руках Фаины Иосифовны бутылку водки, содержимое которой потом единолично и употребил.

Вечер удался на славу. Алесь был на высоте от счастья. Инструмент, лёгкий, звучный, празднично сверкающий голубым перламутром и розовым мехом, так и пел в его руках. Муж Риммы Семёновны, разгоряченный водкой, заказывал фронтовые песни. Знал он только по одному-два куплету, потом замолкал и, кивая, в такт мелодии головой, плакал, хотя и не всякая песня располагала к слезам. Сын не выявлял никаких чувств, а, вжавшись в свою кровать, не спускал глаз с Павлинки.

При прощании Мерзляков подкатил на своей инвалидной тележечке к Алесю, обнял, расцеловал в щёки и хлопнул по корпусу баяна ладошкой.

– Владей, сынок. Весели народ. Чего он тут у меня ради украшения-то сохнет и портится. Инструмент работать должон. Ну, загоню я его… Прогуляю денежки. И што? Да неизвестно в чьи руки-то попадёт. Можат и не музыканта вовсе. А так – спекуляшке. И пойдёт эта красота по холодным рукам. А у тебя они, сынок, золотые. Играй! А иначе за што воевали, а? За вас, деточки наши, жизней не жалели, себя вот калечили. И не зря! Не зря! А? Так ведь?

Римма Семёновна, заметив, как пошло пятнами лицо мужа, бросилась к нему с уговорами. Знала, войдёт в раж, контроль над собой потеряет. В замутнении рассудка и о гостях забудет. Криком своим вопрошающим: «Не зря ведь калечились, а? Ради жизни калечились, а?» изойдёт до беспамятства. А в крике боль. А в крике безысходность.

Общими усилиями Риммы Семёновны, Фаины Иосифовны и Павлинки успокоили фронтовика. И он, вытирая слёзы, попросил прерывающимся детским голоском:

– Вы токмо не забывайте. Приходите почаще… Ты, сынок, с музыкой этой. Ить как на душе-то… Вот все так и переворачивается.

Он не находил нужных слов, а только круговым движением ладони по груди показывал, как же музыка вывёртывает его сердце.

Аккордеон оставили на квартире Фаины Иосифовны и Алесь приходил сюда репетировать.

В праздничный день в помещение столовой стащили из всех спален и кабинетов стулья, табуреты, кресла и скамейки. Расставили рядами. Первый, состоящий только из одних добротных кресел и стульев с мягкими сиденьями, предназначался для важных гостей из города. Их прибыло больше десятка. Среди них выделялись двое военных в офицерских мундирах с большими звёздами на погонах и одна женщина – с пышной черной, химической завивки шевелюрой; золотыми серьгами-подвесками в ушах, золотой же оправой сверкали на её глазах круглые очки. В столовую она вошла не как все гости без верхней одежды, а в дорогой меховой шубе до пят. Сняла её и положила на спинку кресла.

– Ценная видать вещичка, – не без иронии заметил Филька Жмыхов, наблюдавший за размещением зрителей в зале из-за кулис сцены, – боится, что сопрут.