Порою блажь великая

После очередной недолгой паузы я заметил, что погода не спешит улучшиться. А она сказала, что радио сказало, что из Канады идет новый фронт, еще на неделю, скорее всего. А я сказал, что это несомненно приятная весть. А она сказала: да… но почему?..

И тогда мы просто сидели. Сожалели, что так быстро израсходовали запас тем, понимая, что если снова заговорим — будем обречены спрыгнуть на беседу друг о друге, единственную незатронутую общую тему, или вовсе лучше не говорить ни о чем. Я встал и пошаркал к двери, избрав второй, ниочемный вариант, но не успел я пожелать доброй ночи, как Вив совершила свой прыжок.

— Ли… — она помедлила секунду, дебатируя сама с собой, наклонив голову и изучая меня одним синим глазом, глядевшим поверх черного ворота хламиды, — …что ты здесь делаешь? С твоими знаниями… образованием, теряешь время, обматывая дурацким тросом дурацкое бревно?

— Не такие уж дурацкие они, трос и бревно, — попробовал отшутиться я, — если проанализировать их истинное, глубинное значение как сексуальных символов. Да-с. Конечно, никому

не говори, но я здесь отрабатываю грант института Кинси [77], собираю материал для книги «Комплекс кастрации у стропальщиков». Презанятнейшее исследование… — Но она задала вопрос всерьез и ждала серьезного ответа.

— Нет, правда, Ли. Зачем ты здесь?

Я принялся мысленно стучать себя по голове и по заднице, наказывая за то, что поленился изобрести готовую и убедительную ложь, чтоб подложить ее под этот неизбежный вопрос. Чертовски глупый недосмотр! И эта-то мысленная взбучка, должно быть, породила вид столь сильного страдания, что любопытство тотчас схлынуло с лица Вив, сменившись сочувствием.

— Ой! Я не хотела лезть в… что-то такое… что ты…

— Все нормально. Не того рода вопрос. Он…

— Нет, я же вижу, что как раз того рода. Правда, извини, Ли. Порой брякну, не подумав. Просто вдруг озадачилась да и спросила. Я не хотела наступить на синяк…

— На синяк?

— Ну или мозоль, больное место в прошлом, понимаешь? Ну… понимаешь, мой дядя, в Рокки-Форде, заведовал каталажкой… и он мне говорил, чтоб понемножку болтала с узниками, когда приношу им еду. Потому что — тут он был добрым человеком, — потому что беднягам и так несладко, без моего зазнайства. Главным образом — бродяги, пьяницы, наркоманы. Рокки-Форд прежде был важным железнодорожным узлом. И он был прав, мой дядя: им и так несладко. Я их слушала, их истории о том, как они угодили за решетку и что дальше думают делать, — и меня это по-настоящему цепляло, понимаешь? А когда моя тетя заметила это — она вошла ко мне ночью, села на кровать и сказала, что, может, этих бедняг и дядю я и одурачу, но

она-то меня раскусила. Она знает, кто я — поведала она шепотом, сидя на моем диванчике во мраке. Я, оказывается, падальщица, вроде ворон и сорок. Я — из тех, сказала она, кто обожает клевать людей в больные места прошлого. Здоровые места меня не занимают — только синяки и зияющие язвы… Вот почему за мной — глаз да глаз, и лучше бы мне поберечься. — Вив опустила глаза и поглядела на свои руки. — И часто мне казалось, что она была права. — Снова подняла взгляд на меня: — Ладно, так ты понял, что я имела в виду, насчет синяков?

— Нет. Да. В смысле, да, я понял, что такое синяк, но — нет, ты никого не клюешь своими вопросами… все в порядке. А почему я не смог ответить, Вив… да я сам толком не знаю, зачем я здесь, сражаюсь с дурацкими бревнами. Но я и во студенчестве своем не знал, зачем сражаюсь с дурацкими стишками и пьесами, написанными дурацкими древними британцами… чтобы коллегия дурацких древних профессоров дозволила мне посып'aть той же трухой юные умы, чтобы им другая коллегия тоже дозволила пичкать другие юные умы, и так — до последнего слога в истории человечества… А тебя это не беспокоило? Теткины обвинения в терзании птичек в тюремной клетке?

— Ужасно, — ответила она. — Некоторое время, во всяком случае.

Я снова уселся на корягу.

— Так можно заработать один из самых пагубных комплексов, — уведомил я ее таким тоном, будто имел несомненную и всемирную научную славу, заслуженную лечением вывихов чужого сознания. — Комплексы — это что-то вроде кессонной болезни, пузырьки азота в твоем эго. Ни всплыть, ни утонуть: делать хреново — и не делать хреново. Пат. В твоем случае, к примеру, ты бы терзалась, когда отказалась бы выслушивать узников, и равно терзалась — когда бы согласилась.

Она слушала терпеливо, но, кажется, не слишком-то поразилась моему диагнозу.