Портной из Панамы

— Послушай. Сегодняшняя Панама уже пытается доказать миру, что мы можем управлять каналом ничуть не хуже гринго. Никто не должен вмешиваться, когда речь заходит о канале. Никаких забастовок, временных приостановок и прочего морочения мозгов. Если панамскому правительству не удастся наладить нормальную эксплуатацию канала, как тогда оно собирается прикарманивать годовые доходы, увеличивать наркооборот, распродавать концессии и прочее? Как только банковское международное сообщество поднимет шум, они дадут нам то, что мы просим. А мы попросим все. Денег на школы, дороги, больницы, денег для фермеров и бедноты. А если власти только попытаются убрать баррикаду из наших лодок, начать стрелять или попробуют подкупить нас, мы призовем на помощь девять тысяч панамских рабочих, занятых в эксплуатации канала. Позовем и спросим их: вы по какую сторону моста? Вы панамцы или считаете себя всего лишь рабами янки? Забастовки в Панаме — это священное право каждого рабочего. Те, кто пытается им противостоять, парии общества. Уже сегодня в правительстве есть люди, считающие, что общее трудовое законодательство не должно распространяться на канал. Пусть подумают хорошенько.

Теперь она уже лежала на нем, вытянувшись во весь рост. И глаза ее были так близко, что кроме них он ничего больше не видел.

— Спасибо, — пробормотал он, целуя ее.

— Не за что.

Глава 9

Луиза Пендель любила своего мужа с самозабвением и страстью, понятным разве что женщинам, знавшим, на что это похоже — родиться в семье фанатичных и нетерпимых родителей, иметь красивую старшую сестру ровно на четыре дюйма ниже ростом, чем ты сама. Сестру, которая в отличие от тебя всегда все делает правильно, которая совращает всех твоих мальчиков, пусть даже и не собирается ложиться с ними в постель — хотя, как правило, все же ложится, — и просто не оставляет тебе другого выбора, кроме как пойти благородной тропой пуританства.

Она любила мужа за постоянство и преданность ей и детям, за то, что тот был борцом по натуре, как и ее отец; за перестройку старой английской фермы, на которую все давно махнули рукой; за то, что он, облачившись в полосатый фартук, готовил по воскресеньям куриный суп и локшен; за его умение пошутить и красиво накрыть стол для их особой трапезы «для двоих», причем при этом выставлялось лучшее столовое серебро, фарфор и использовались лишь льняные салфетки, никаких там бумажных. И еще за то, что он мирился со вспышками ее неукротимой раздражительности и гнева, объяснявшихся, видимо, наследственностью, она просто ничего не могла с собой поделать в такие моменты, ну а затем буря благополучно проносилась мимо. И еще — за то, что он занимался с ней любовью (возможно, то была главная из причин), поскольку в этом отношении она обладала не меньшим аппетитом, чем сестра, пусть даже и не отличалась эффектной внешностью и стремлением дать себе волю. И еще она до глубины души стыдилась того, что не умеет должным образом отвечать на его заигрывания, раскованно и весело смеяться шуткам мужа. Поскольку даже после освобождения с помощью Гарри из-под родительского гнета смеялась и молилась она в точности как мать, а вспышки раздражительности были сопоставимы с отцовскими.

Ей нравились в Гарри его жертвенность и неукротимое стремление выжить во что бы то ни стало, вопреки всем обстоятельствам, его стойкость, умение переносить лишения и удерживаться на краю бездны. Еще бы, ведь этот человек сумел преодолеть тлетворное влияние дяди Бенни. А тут как раз явился великий мистер Брейтвейт и спас его душу — в точности так же, как сам Гарри позже пришел ей на выручку и спас от родителей и Зоны. И дал ей новую, свободную, достойную жизнь вдали от всего того, что прежде угнетало и принижало ее. И еще она любила в нем одиночку, способного принимать правильные решения, некогда раздираемого борьбой между противоречивыми верованиями, пока, наконец, мудрые советы Брейтвейта не привели его к единственно правильной и вечной вере, столь схожей с обобщенным христианством. Борцом за идеи которого всегда выступала ее мать и чьими молитвами с амвона униатской церкви в Бальбоа жила Луиза с раннего детства.

За все эти подарки судьбы она неустанно благодарила бога и Гарри Пенделя и проклинала свою сестру Эмили. Луиза искренне верила в то, что любит своего мужа во всех его проявлениях и настроениях. Но таким, как сейчас, она прежде его никогда не видела, и ее даже подташнивало от страха.