Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников

<…> Хочу также напомнить тебе о Владимире Набокове, про которого я рассказывал, когда был в Принстоне… Его английский превосходен (он учился в Кембридже). Я поражен великолепным качеством его рецензий. Он отличный малый и считается русскими самым значительным талантом среди эмигрантских писателей после Бунина, который старше его. Некоторые из его романов переведены и изданы у нас. Он хочет прочесть лекцию «Искусство и пропаганда в России» – его уже пригласили в Корнель и Уэллсли. Его воззрения ни белоэмигрантские, ни коммунистические. Он из семьи либеральных помещиков, представлявших интеллектуальную вершину своего класса. Отец его был знаменитым лидером кадетской партии. Владимир сейчас в довольно сложном положении. У него жена, кажется, полуеврейка; он бежал из Франции, когда туда пришли немцы <…>

Сергей Рахманинов – Арчибальду Маклишу, 13 ноября 1940

Мой дорогой мистер Маклиш!

Надеюсь, Вы простите меня за то, что я беспокою Вас просьбой, хотя лично не знаком с Вами.

Известный русский писатель, Владимир Набоков (псевдоним Сирин), в этом году приехал из Европы.

Этот сравнительно молодой человек (ему 36 лет) получил свое образование во Франции и Англии (закончил Кембридж). Он владеет русским, французским и английским языками, и, если у Вас есть вакансии, он будет очень полезен.

Поверьте мне, что я не стал бы Вас беспокоить, если бы крупный русский писатель не находился сейчас в состоянии крайней нужды. Если Вы сумеете сделать для него что-нибудь, я буду Вам крайне обязан.

Искренне Ваш Сергей Рахманинов

Зинаида Шкловская – Глебу Струве, 3 февраля 1942

<…> Сидела я у себя в комнате и случайно, «подняв кверху рыло», увидела массу книг «Современных записок» со статьями Сирина. Можете себе представить, что со мной сделалось. Я набросилась читать и, несмотря на близорукость (если не сказать больше), прочла почти все, стало веселее, но на «Даре» остановилась. Правду сказать, ничего не понимаю. Постараюсь кончить, может быть поумнею. Как он остроумен, оригинален, жив, умен, интересен, после него тошно читать что-нибудь другое. Знаете ли Вы его адрес? Очень бы я хотела написать ему, легче бы стало, а то не с кем поделиться, все смотрят на него с английской точки зрения, а Вы знаете, что это значит. Вроде как Вий перевел «Приглашение на казнь», а объяснить им невозможно, не поймут. Ведь Сирина нужно понимать и читать меж строк, чувствовать, проникнуть и вдыхать ту атмосферу, которой он окружает свои произведения, а англичан не окунуть в эту атмосферу, им нужно что-то осязательное, точное, а не почти неуловимое. Вот если бы было описание лопаты и цена была бы 6/6, им было бы ясно. <…>

Альфред Бем – Иванову-Разумнику, 6 мая 1942

<…> А вот с Вашим отзывом о Сирине-Набокове я не согласен. Это настоящий писатель и, пожалуй, самое крупное сейчас явление после Бунина (которого Вы, кажется, недолюбливали). В Вашем замечании о его языке есть доля правды, но только доля. Сирин умен и знает, что для писателя нет большей беды, как очутиться вне стихии родного языка. Поэтому он создал свой особый язык – «конденсированный» – правильный, но нарочито выхолощенный, если хотите, «лабораторный», но в нем есть своя прелесть – с точки зрения правильности, я думаю, не к чему придраться, но это язык, если хотите, «мертвый», но такой высокой языковой культуры, что невольно им любуешься, ибо это все же мастерство. Сирин, вообще, необычайно «литературный» писатель, впитавший в себя наши величайшие достижения, но писатель без веры, без своего бога – поэтому увлекающий своей выдумкой, но оставляющий неудовлетворенной нашу жажду узнать что-то новое о самом для нас важном, существенном. Уже в Бунине последнего периода это есть, у Сирина «писательство» стало самоцелью и самоутверждением. Но я напрасно занялся в письме таким сложным и спорным вопросом. Вы, я уверен, позже сами Сирина оцените и увидите, что это не перепев, а явление самобытное и очень русское. <…>

Иванов-Разумник – Альфреду Бему, 15 мая 1942