Портрет художника в щенячестве

Молодой человек, с ослепительным носовым платком на голове, в щегольских черных с белым штиблетах, из которых торчали голые, носками не защищенные пальцы, плясал, покуда весь бар не взвыл от восторга.

Тед хлопал у меня над ухом:

— Вот это стиль! «Нижинский ночного мира». Чем не тема! Может, он мне даст интервью?

— Держи карман, — сказал мистер Фарр.

— Зачем портить мне настроение?

Ветер с доков надрывал улицу, буйствовала в бухте драга, исходил гудком на подступе пароход, подсекались и кренились фонари, но вот снова застлало дымом пятнистые стены, над женской скамьей сочились Мария с Георгом, и Джек Стифф шептал, как клешней заслоняя рукой лицо:

— А Гарбо слиняла.

Веселые, грустные женщины жались друг к дружке.

— Внучка миссис Харрис напутала. Дочка Старой Гарбо целехонька, это ребеночек мертвый родился. Ну и старухи хотят свои деньги обратно, а как её найдешь? — Он облизал руку. — Я-то знаю, куда она подалась.

Его друг сказал:

— В пивную за мостом.

Женщины вполголоса изобличали миссис Протеро: врунья, гулящая, безотцовщину наплодила, воровка.

— Подцепила — сами знаете что.

— И не лечится.

— Татуировку сделала: Чарли с усиками.

— Три с полтиной мне задолжала.

— Мне — два десять.

— На зубы копила.

— А мне шиллинг шесть пенсов — на черный день берегла.

И кто это знай подливал в мой стакан? Пиво лилось у меня по щекам, натекало за шиворот. Рот наполнился слюной. Скамья плыла, каюта «Фишгарда» кренилась. Мистер Фарр медленно уходил вдаль; телескоп перевернулся, лицо мистера Фарра дохнуло на меня широкими волосатыми ноздрями.

— Мистера Томаса сейчас стошнит!

— Осторожно, ваш зонтик, миссис Артур!

— Голову ему подержите!

Последний трамвай улязгивал восвояси. У меня не осталось пенни на проезд.

— Здесь сойдете. Поосторожней.

Холм на подступах к родному дому, вертясь, подхватил меня и взмыл до небес. Все уже легли. Я влез в беснующуюся постель, и обойные озера слились и сглотнули меня.

Воскресный день был тихий, правда колокольня Святой Марии за милю от нас трезвонила у меня в голове ещё долго после того, как отошла обедня. Зная, что никогда больше в рот не возьму спиртного, я до обеда валялся в постели и ворошил в памяти зыбкие очертания и дальние звуки вечернего города. Просмотрел газеты. Все новости были в то утро плохие, только одна статья — «Господь был любитель цветов» — меня пробрала до слез сочувствия и восторга. Я отклонил рождественский филей с тремя кочешками брюссельской капусты.

Вечер я просидел в парке, один, перед пустой эстрадой. Поймал подкинутый ветром шарик оберточной бумаги, расправил на коленке и набросал три первых стиха обреченной поэмы. Пес уткнулся в меня под голым деревом, на холоду, — потерся о мою руку.

— Ты мой единственный друг, — сказал я ему.

Он со мной оставался до темноты, внюхивался, чесался.

В понедельник утром, терзаясь стыдом и ненавистью, не решившись снова в них заглянуть, я разорвал статью и поэму, забросил на шкаф обрывки, а в трамвае, по дороге в редакцию, говорил Лесли Берду:

— Жалко, тебя в субботу не было с нами!

Во вторник, под вечер — то есть в самый сочельник, — я с взятой взаймы полкроной вошел в заднюю комнату «Фишгарда». Джек Стифф сидел в одиночестве. Женская скамья была устлана газетами. С лампы свисали гроздью воздушные шары.

— Привет!

— С праздником!

— А где же миссис Протеро?

Рука у него была теперь перевязана.

— А? Вы не знаете? Она все деньги прокутила. За мост снесла, в «Радость сердца». Подружек никого не пригласила. А ей больше фунта собрали. Много спустила сразу, пока ещё не узнали, что дочка не померла. И после этого в глаза им взглянуть не посмела. Ну, вздрогнем. А в понедельник в пивнушке уже остальное прикончила. С банановой лодки увидели, как она по мосту шла и посередке остановилась. Но не поспели они.

— С праздником!

— Тенниски к горбылю прибило.

Ни одна из подруг Старой Гарбо не пришла в тот вечер.

Когда, долгое время спустя, я показал свой рассказ мистеру Фарру, он сказал:

— И всё вы напутали. Всех перемешали. Тот юноша в носовом платке танцевал в «Джерси». Фред Джонс пел в «Фишгарде». Ну да ладно. Сегодня надо в «Нельсона» сходить, выпить по рюмашке. Там одна девочка показывает, куда её укусил матрос. И там один полицейский был знаком с Джеком Джонсоном[27].

— Я их всех до единого вставлю в свой рассказ, — сказал я.

В ЖАРКУЮ СУББОТУ

Молодой человек в тельняшке, усевшись поближе к пляжным кабинкам, оглядывая вылезавших оттуда коричневых и белых женщин и стайки хорошеньких девушек с бледными вырезами и ожогами на лопатках, осторожно и некрасиво красными пальцами ступавших по острым камням, широкой зазубренной линией вывел на песке крупную женскую фигуру. Голая девчушка выскочила из воды, пробежалась по женщине, отряхнулась, оставила ей два больших мокрых глаза и пупок на пяткой припечатанном животе. Он свою женщину стер, вычертил пузатого мужчину, девчушка и по нему пробежалась, тряхнула кудряшками, подарив ему ряд пуговиц и ещё линию капель — как бы струйку в стиле детских рисунков — между длинных, с налипшими ракушками ног.